О Шмидте - Луис Бегли

Кравери тем временем вдруг сменила тему. Только что Шмидт читал об английских крестьянках, собиравших навоз на растопку — занятие, о котором он прежде не слыхал, — и вдруг без перехода автор стал рассказывать анекдот о Дизраэли[35]и его поваре. Повар никак не хотел подавать обед в предписанное время, и Дизраэли, указывая ему, говорил, что конфеты приносят уже растаявшими. История осталась недосказанной, но в статье не было ее продолжения. Шмидт протер глаза. А где сигара? Не видно ни в пепельнице, ни на краю стола, где Шмидт ее иногда пристраивал. Он вскочил, испугавшись, что она где-то горит, и тут сигара упала с его колен. Оказывается, погасла. Шмидт отряхнулся от пепла, прикурил снова и отнес пустой стакан в раковину. Услышав плеск струи, он почувствовал, что ему надо поскорее в туалет. Вернувшись на кухню, посмотрел на часы: второй час ночи.

Несмотря на усталость, он нисколько не хотел спать и понял, что если продолжит читать здесь, то не уснет без сильного снотворного. Лучше перебраться с книжкой в постель. Шмидт налил себе стакан содовой на ночь и уже двинулся по комнатам, выключая свет, как вдруг раздался быстрый стук в дверь и зазвенел дверной звонок. Бродяга? А может, особо циничные грабители? В коридорчике возле кухни у дверей черного хода стояло топорище: Шмидт купил его несколько лет назад, собираясь отвадить двух неизвестно откуда взявшихся черных собак, которые приходили рыться в клумбах у заднего крыльца и скребли ступеньки, очевидно, пытаясь пробраться в кроличью нору под домом. Как будто остерегшись купленного топорища, собаки сами прекратили набеги. Сжимая оружие в руке, Шмидт подошел к дверям и зажег свет над крыльцом. Выглянув в узкое окошечко сбоку от дверей, он увидел фигуру, которой никак не ожидал, — Кэрри, в той же красной лыжной куртке и черных лосинах, в которых она была, когда Шмидт с Гилом прощались с ней у ресторана. Перчаток на ней не было, и она потирала руки от холода. Открыв дверь, Шмидт ощутил, как сильно похолодало к ночи.

Входите скорей, сказал Шмидт. Вы, должно быть, замерзли!

Еще бы!

Она не захотела снимать куртку, пока не согреется. Вот это домище, сказала она. А вы еще не спите? Я собиралась уехать, если вы не подойдете сразу.

Увидев топорище, она хрипло хихикнула — этот смех будто перенес Шмидта назад в те ночи, которые он проводил на 52-й Улице, слушая джаз, — и сказала: Вы собирались меня огреть!

Не вас. Хулигана. Я сейчас принесу выпить.

Она отказалась от предложенных виски и кофе и попросила стакан молока. Шмидт сказал, что молока нет: он только сегодня приехал и еще не успел побывать в магазине. Остановились на чае. Кэрри прошла следом за ним в кухню. Откинувшись всем телом на подлокотник кресла-качалки, склонив на плечо — будто хотела спрятать под широкое крыло — и подперев кулаком голову, которая всегда казалась Шмидту несколько тяжеловатой для этой хрупкой шеи, она смотрела на его торопливые манипуляции с чайником и заварником. Шмидт подумал: вот так она, наверное, выглядит, когда приходит домой в свою квартиру в Сэг-Харборе — а может, эта квартира не более чем простая меблированная комната? — после долгого рабочего дня, и сказал себе, что не должен давать воли собственническим чувствам и ненужной снисходительной жалости вроде той, что накатывала на него всякий раз, когда одинокий пес, привязавшийся на пляже, провожал до машины, виляя хвостом, взлаивал и терся мордой о его колени, будто Шмидт только что подписал все бумаги об опеке. Перед ним сложная человеческая личность, молодая, очевидно, вполне способная о себе позаботиться женщина, которой временно приходится работать официанткой. Совет, который он когда-то дал себе — быть осторожным, — сохранял свою силу.

Хотите пить чай здесь, спросил он Кэрри. Я, пожалуй, тоже выпью чашечку и налью себе виски, хотя я уже слегка принял сегодня вечером.

А может, пройдем в гостиную? Мне хочется посмотреть дом. Вот это домина, повторила она.

Много лет назад моя жена унаследовала его от своей тети.

Шмидту казалось, что это объяснение оправдывает его жизнь в этом большом доме, который выглядит настоящим воплощением несметного богатства. Рядом с «О’Генри» — и слева, и справа — располагались риэлторские конторы, в витринах которых висели фотографии выставленной на продажу недвижимости, обычно с указанием запрошенной цены, так что эта девочка вполне могла представлять себе рыночную цену его дома.

И он добавил: На самом деле он мне и не принадлежит. Просто у меня есть право дожить здесь. Когда я умру, дом автоматически перейдет в собственность моей дочери. Но поскольку она собирается скоро выйти замуж, я задумал отказаться от своего права и переехать в дом поменьше. В общем, моя дочь и ее муж будут здесь распоряжаться, не спотыкаясь о какого-то старикашку.

Ужасно!

Вовсе нет. Это еще, может, и к лучшему.

Польская бригада поработала на совесть. Гостиная имела вид неприбранный, но притом нежилой.

Теперь, когда вы посмотрели салон, давайте осмотрим библиотеку, сказал он Кэрри. Там, пожалуй, будет уютнее. И может быть, даже найдутся дрова в камине.

Шмидт опустил поднос и разжег огонь. Они еще не успели сесть, и тут Кэрри хлопнула его по руке, как тогда на стоянке, и сказала:

Вы не спросили, зачем я здесь. Разве вы не удивлены?

Я и не думал спрашивать. Наверное, оттого, что я так рад вас видеть. Конечно, я удивился. Потому-то и прихватил эту дубину.

Ну да. Я ведь даже не оделась как следует, ничего. Заехала прямо с работы.

Да, конечно.

Когда он предложил ей сесть, Кэрри заметила, что пламя слишком жаркое, и ей пожалуй, лучше снять куртку, и, сняв, бросила ее в угол. Под курткой оказалась мужская рубашка. Кэрри мягко опустилась на диван напротив огня, устроившись в середине, стащила туфли, помассировала ступни, пошевелила пальцами и с громким вздохом вытянула ноги.

Не возражаете, если я положу ноги на столик? Кажется, лучше бы их вовсе отстегнуть. А вы так и собираетесь там стоять?

Так она сидела и шевелила пальцами, пока Шмидт наливал ей новую чашку чаю. Дивана он будет избегать всеми средствами. Он принес из столовой стул и подставил к кофейному столику спиной к огню, чтобы сесть лицом к Кэрри.

Я скажу вам, зачем пришла, даже если вам это неинтересно. Это потому, что в ресторане я сегодня изображала безразличие. Вы заметили?

Разумеется. И что за причина тому была?

А как вы появились? Вы вошли, будто вам совсем все равно, есть ли я там. Едва поздоровались. Мол, привет, вот и я, принеси-ка мне выпить. Могли бы и приобнять или рассказать, как там было, куда вы ездили. Но вы на меня не реагировали, будто я машина! Или официантка в шоферском кафе. Вы меня обидели.

Мне чертовски жаль. Но если хотите знать, холодный прием я почувствовал сразу, лишь только вас увидел. Обычно вы говорите что-нибудь приветливое, подходите поболтать, но в этот раз ничего такого. Потому я и не стал рассказывать про свою поездку. Я решил не надоедать вам.