Нить, сотканная из тьмы - Сара Уотерс

— Ничуть не похоже, — сказала она, ткнув в карикатуру ехидного медиума. — Так мог нарисовать лишь тот, кто не знал мисс Дауэс. Вы ее никогда не видели? У нее ангельское лицо. — Нагнувшись, она перелистала страницы подшивки и нашла другой рисунок, вернее, два рисунка, опубликованных за месяц до ареста Селины. — Вот, взгляните. — Секунду дама наблюдала, как я их рассматриваю, и потом вышла.

На странице рядышком уместились два портрета. Первый являл собой перепечатку фотографии, датированной июнем 1872 года, Селине тогда было семнадцать лет: довольно пухленькая, темные стрельчатые брови, платье с высоким воротником — похоже, тафтяное, на шее кулон, в ушах серьги. Светлые волосы уложены весьма небрежно — этакий воскресный причесон продавщицы, но все равно видно, какие они густые и красивые. На «Истину» Кривелли она вовсе не похожа. Пожалуй, до Миллбанка в ней не было ни капли угрюмости.

Второй портрет показался бы комичным, не будь он так странен. Карандашный набросок спиритического художника представлял Питера Квика, каким тот являлся на сеансах в доме миссис Бринк: плечи укутаны белой тканью, на голове белый капюшон; лицо бледно, а густая борода, брови, ресницы и глаза очень темны. Портрет в три четверти повернут к изображению Селины, и Питер будто повелевает ей обратить взгляд на него.

Во всяком случае, так мне казалось в тот день, когда после ухода настырной дамы я разглядывала портреты до тех пор, пока газетная страница не поплыла пред глазами и лица будто зашевелились. Тут я вспомнила о шкафе с желтым восковым слепком руки Питера Квика. Пришла мысль: что, если она тоже шевелится? Я представила, как сейчас обернусь и увижу, что рука дернулась и, прижавшись к стеклянной дверце, манит меня огромным скрюченным пальцем!

Я не обернулась, но все же еще немного посидела за столом, всматриваясь в темные глаза Питера Квика. Как странно! Они казались знакомыми, будто я когда-то уже в них смотрела — может быть, во сне.

Миссис Бринк говорит, чтобы я не вздумала вылезать из постели раньше 10 утра. Мол, надо сделать все возможное, дабы сохранить и укрепить мою силу. Она отдала мне свою горничную Рут, чтобы та ухаживала исключительно за мной, а себе наняла другую девушку по имени Дженни. Дескать, по сравнению с моим комфортом ее собственные удобства — ничто. Теперь Рут приносит мне завтрак и подает платье; если вдруг я уроню платок, чулок или еще какую пустяковину, она их поднимет, а попробуй я сказать «спасибо», улыбнется и проворчит: «Да что вы, мисс, нечего меня благодарить». Она старше меня. Говорит, попала в этот дом 6 лет назад, когда умер муж миссис Бринк. Этим утром я спросила:

— Наверное, с тех пор здесь побывало много спиритов?

— С тыщу, мисс! — ответила Рут. — И все гонялись за одним бедным духом. Только все они были жулики. Вскоре мы их уж насквозь видели. Знали все их фокусы. Представьте, каково служанке переживать за хозяйку! Да пусть у меня десять раз лопнет сердце, нежели из-за какого-нибудь прохиндея хоть волосок упадет с головы госпожи!

Она застегивала на мне платье и разговаривала с моим отражением в зеркале. Все мои новые платья застегиваются на спине, самой не справиться.

Закончив с одеванием, я обычно спускаюсь к миссис Бринк, и мы часок сидим вдвоем, или же она ведет меня по магазинам, или погулять в парке Хрустального дворца. Иногда заглядывают ее приятельницы, чтобы устроить с нами темный круг. Увидев меня, они говорят: «Ой, совсем молоденькая! Моложе моей дочери!» Но после сеанса держат меня за руку и качают головой. Миссис Бринк всем говорит, что понимает, как ей со мной повезло, потому что я — нечто из ряда вон, только, думаю, так она отзывалась о многих спиритах. Гостьи просят: «Гляньте, мисс Дауэс, нет ли возле меня какого-нибудь духа? И спросите, голубушка, может, у него весточка для меня?» Подобным я занимаюсь уже 5 лет и могу это сделать левой ногой. Но сейчас я в красивом платье, стою в великолепной гостиной миссис Бринк, и все балдеют. Я слышу, как приятельницы шепчут: «О, Марджери, это грандиозный талант! Вы привезете ее ко мне? Пусть она устроит круг на моем приеме!»

Однако миссис Бринк говорит, что и не подумает отпускать меня на подобные сборища, мол, нечего трепать талант. Я возражаю: надо использовать мою силу в помощь и другим людям, ведь для этого она мне и дана. Но миссис Бринк всегда отвечает:

— Разумеется, я это понимаю. Так и сделаю, но потом. Сейчас я ни с кем не хочу вами делиться. Думаете, это будет ужасно эгоистично, если я еще немножко подержу вас у себя?

Поэтому ее подруги приезжают только днем — и никогда вечером. Вечера она приберегает для нас двоих. И лишь иногда разрешает Рут войти с вином и печеньем, если вдруг я ослабну.

Ездила в Миллбанк. С последнего визита прошла всего неделя, но атмосфера тюрьмы поменялась, точно время года, став еще мрачнее и горше. Башни словно раздались вширь и выросли, а окна будто съежились; даже запахи стали иными: во дворах пахнет болотным туманом и печным дымом, а в корпусе к прежней вони параш, немытых волос в колтунах, грязных тел и гнилых зубов добавилось тошнотворное амбре газа и ржавчины. В коридорах появились черные пузатые обогреватели, отчего здесь стало очень душно и тесно. В камерах же все равно так промозгло, что на покрытых испариной стенах известка вздувается пузырями, точно прокисшее молоко, и марает одежду узниц. Заключенные поголовно кашляют, страдальчески морщатся и зябко дрожат.

В корпусе непривычный сумрак. Уже в четыре часа зажигают газовые лампы, и от высоких узких окон, чернеющих на фоне неба, от лужиц света, что бликуют на песочном полу, и тусклых камер, где, точно гоблины, над шитьем и пряжей сгорбились узницы, еще больше веет древним ужасом. Кажется, будто этот новый мрак преобразил даже надзирательниц. Их поступь стала еще неслышнее, в газовом свете желтеют лица и руки, а черные накидки на форменных платьях кажутся мантиями призраков.

Сегодня мне показали комнату свиданий, где узницы встречаются с близкими, мужьями и детьми; думаю, это самое жуткое место из всех, что я здесь видела. Сие помещение — комната лишь по названию и больше напоминает загон для скота, ибо являет собой череду узких, похожих на стойла ниш, выстроившихся по обеим сторонам длинного коридора. Когда заключенная получает свидание, надзирательница приводит ее в стойло и переворачивает песочные часы, закрепленные на уровне головы. В передней стенке ниши имеется окошко, забранное решеткой. По другую сторону коридора, точно напротив, устроено такое же окошко, только затянутое сеткой. Это стойло для посетителя. Там тоже имеются песочные часы, которые переворачивают вместе с часами заключенной.

Ширина коридора, разделяющего стойла, около семи футов; там постоянно прохаживается надзирательница, дабы воспрепятствовать любым передачам. Чтобы друг друга услышать, заключенной и визитеру приходится говорить громко, и временами гвалт стоит невообразимый. Бывает, узница во всеуслышание кричит о чем-то приватном. Соль в часах бежит пятнадцать минут, после чего посетитель обязан покинуть тюрьму, а узница — вернуться в камеру.