Разделенные - Анна Пляка

— Будто я сама не разберусь, плохо мне или нет и отчего, — фыркнула Таари. Залпом допила воду из высокого стакана, рассеянно потерла низ живота. Улыбнулась: — Вообще от сессий и секса в такие дни мне даже лучше. Вон про обезболивающее только сейчас вспомнила, потому что увлеклась. А ты молодец. Не боишься и не стесняешься.

Подумал. Признался:

— Боюсь. И стесняюсь. Но во время… Это не важно.

— Вот и молодец, — она села рядом, откинувшись на высокий борт кровати. — А раз ты у нас такой смелый и вообще сам пришел, будешь слушать мои проблемы. Может, когда я это проговорю, мне легче станет.

Замолчала, вертя в руках стакан с таким видом, словно именно в нем и заключались все ее беды. Акайо ждал, уговаривая себя не засыпать. После прошедших часов очень хотелось. Таари вздохнула, будто готовясь нырнуть в ледяное море… Но вместо пугающих откровений вдруг сказала:

— Надо же, как сложно. Я думала, будет легче. Что стоит только сказать шкафу, из которого вечно норовит вывалиться парочка скелетов, «Ладно, я больше не держу дверь» — и они посыплются наружу, по дороге разбираясь, кто есть кто и кто первый начал. А они стесняются. Вернее, я. Быть твоей верхней не стесняюсь, уже даже могу с удовольствием провести сессию в институте, посреди фуршета в честь своей не-защиты. А говорить не могу. Вот что значит отсутствие опыта, — улыбнулась. Помолчала. Призналась: — Я вообще никогда ни с кем не говорила так, как сейчас хочу. Даже с Ниишей, хотя она мне почти как мать… Да, в этом вся проблема — «почти как». И бабушка П’Ратта тоже «почти». А папа после маминой смерти весь в работу ушел. Отличный способ, кстати, я оценила и так же ушла в учебу. Виделись с ним раз в неделю, иногда даже реже, домом Нииша занималась. Так и жили, пока я институт не закончила. Думаю, поэтому ничего не замечала. Только после диплома узнала, что он, оказывается, болел. Даже к врачу не ходил, хотя мог! Мы тогда мое поступление в аспирантуру отмечали, впервые за годы поговорили. Я его убедила пойти к медикам, думала, хоть теперь начнем общаться. Про маму хотела спросить, вообще про все. А утром он к завтраку не вышел. Я поднялась к нему, постучала… Он лежал на кровати, уже холодный, похожий скорее на куклу, чем на человека, пусть даже мертвого. И улыбался. Никогда ему эту улыбку не прощу. Знаю, глупо, плохо так говорить, но до сих пор как вспомню — злюсь. Думаю, что ему-то что, он поговорил с дочерью и ушел к обожаемой жене. А я? Я осталась!

Вдруг разревелась, громко всхлипывая и даже не пытаясь вытереть слезы. Акайо осторожно сел, придвинулся, боясь неловким движением спугнуть ее чувства. Хотя как можно спугнуть реку, наконец прорвавшую плотину? Не зная, что еще сделать, бережно обнял ее. Таари уткнулась ему в плечо, обхватила руками, как хватаются за ствол дерева в многих метрах над землей.

Ему хотелось сказать: «Бедная». Хотелось сказать: «Я понимаю». Хотя что он мог понять, он ведь никогда никого так не терял.

Сложно потерять то, чего не имел.

— А самое смешное знаешь что? — шмыгнула носом Таари, скорее сердито, чем весело. — Он не отдавал мамины вещи в музей. А я подумала, что ей бы понравилось. Решила, пусть на них смотрят, она любила, когда ее нарядами восхищались. Но когда была на торжественной «передаче частной коллекции» — представляешь, как они это обозвали? — поняла, почему папа этого не сделал. Они столько всего подписали неправильно! Я точно знала, как надо, но чтобы слова стали научным знанием, нужно подтверждение нескольких компетентных свидетелей. То есть с дипломами в области кайнских костюмов. А то, что я дочь кайны, не считается!

Она прижалась к нему еще сильней, стиснула так, что отчетливо хрустнули ребра и на миг стало нечем дышать. Отпустила. Отвернулась, вытирая мокрое лицо.

— Спасибо. Я пять лет хотела про это поругаться, но не могла. Не стенке же выговариваться. Но тебе пора идти к своим. И кимоно возьми, не зря же мы его нашли… Во всяком случае не только для того, чтобы я впервые за кучу лет разревелась! Будете шить костюм для Тэкэры, скопируйте вышивку. В смысле, запрограммируйте машину, чтобы скопировала. Кеншин знает, как.

Акайо кивнул.

Он знал, что нарушит ее приказ, и знал, что каким бы ни было наказание, он не пожалеет о принятом решении. И она тоже.

***

Следующую ночь он не спал. Сидел в общей комнате, щурился на слишком яркий белый свет, радовался, что нитки разложены по номерам, отмеченным на ткани, и перепутать он ничего не может. Ушел уже и Кеншин, закончив последние штаны и разложив на завтра выкройки будущих рюкзаков, и Рюу, напоследок огласив гарем победным воплем — он наконец одолел подмышку рубашки, четыре шва которой никак не желали сходиться в одном месте. Уснул прямо в углу комнаты Тетсуи, склонившись над кимоно, с обработкой края которого воевал весь день.

Акайо сидел над белым полотном, из которого планировалось шить пояса, но которого как раз хватило на его сумасшедший план, и вышивал. Машина, как оказалось, настоящую кайнскую вышивку с плавными переходами цвета делать не умела, Акайо не умел тоже, но полагал, что научится самому намного проще, чем переучивать механизм. Тому даже непонятно, как объяснить, что не так.

На ткани медленно появлялся журавль, распахивал белые крылья, едва заметным оттенком отличающиеся от фона. Они весь день переносили рисунок вышивки, спорили, что и как нужно сдвинуть или увеличить — Таари была намного выше своей матери. Теперь Акайо вышивал, упрямо, как росток бамбука, пробивающийся сквозь почву. Клал стежок за стежком, промаргивался, когда плыло ощущение расстояния и начинало казаться, будто между ним и тканью пролегли многие метры. Обнаруживал себя дремлющим, раз за разом поднимал воспаленные веки. Кажется, прозвучал гонг. Кажется, кто-то звал его завтракать. Акайо вместо этого снова находил иглу, прослеживал пальцами линии схемы, уже не способный понять, что именно вышивает, но скрупулезно повторяя нанесенную на бумагу инструкцию.

Проснулся в очередной раз от шума воды, помотал тяжелой головой. Кто-то заслонил свет, то ли присматриваясь к кимоно, то ли просто напрашиваясь на требование отойти. Вынули из рук вышивку. Присвистнули.

— Иди спать, генерал, — судя по голосу, это был Иола, но разглядеть его против света не получалось. — Ты можешь себе это позволить.

Акайо вяло качнул головой, отказываясь и от звания — почему Иола решил его вспомнить? — и от предложения лечь. У него было всего два дня до того, как остальные закончат костюмы. Он должен был успеть…

Но у каждого есть предел выносливости. Акайо провалился в темноту даже прежде, чем понял, что Иола собирается не помочь ему дойти, а попросту поднять на руки и отнести в спальню.

***

От звука гонга Акайо скорее очнулся, чем проснулся. Сел, потер лицо, отгоняя муторный сон и с трудом припоминая, как оказался в своей комнате. Холодея, понял — снова утро! Прошлый гонг он застал над вышивкой, и значит, сегодня…

Выбежал в общую комнату как был, в измятой после сна одежде. Наткнулся на восхищенный взгляд Тетсуи, не понял, в чем дело, но спросить не успел. Вошла Таари. Почтительно склонился Кеншин, обвел рукой разложенные на полу вещи. Акайо скользнул по ним взглядом, замер недоверчиво. Белое кимоно лежало среди других, блестела густая шелковая вышивка.