История Хэйкэ - Эйдзи Есикава

– Так вот оно что. Мокуносукэ – не тот человек, чтобы как лентяй сидеть в Рокухаре. Этот Старый был кое-чем занят – подпаливал монахам штаны сзади!

Киёмори оказался прав в своем предположении. Мокуносукэ, как старший слуга, оставленный следить за домом в Рокухаре вместе с двадцатью более молодыми слугами, не смог вынести мысли, что Киёмори рискует жизнью из-за Хэйроку, и в тот же день пораньше, проводив госпожу и ее свиту в тайное убежище, разработал собственный план и направил оставшихся слуг спрятаться у подножия Восточных гор. Он не мог предположить, что Киёмори совершит такой дерзкий поступок. Мокуносукэ планировал поджечь храмы и святилища Гиона, если бы монахи двинулись на дворец или решили атаковать Рокухару. Однако удачное сочетание событий оказалось еще более действенным.

Наконец в поисках Киёмори на гору поднялись Мокуносукэ и Хэйроку. Оказавшись опять лицом к лицу, невредимые, они почувствовали переполнявшую сердце благодарность. Они воздели в молитве руки к багряному солнцу, а по щекам Киёмори потекли слезы. Киёмори прошептал:

– Поистине, небеса и земля не оставили меня, а духи предков охраняли и жалели этого слабого человека.

Все еще полуодетый, Киёмори уселся на уступе скалы и бодро подвел итог:

– Итак, друзья, на сегодня наши волнения закончились. Затем придет завтра, следующий день, и дни, которые наступят затем, – возмездие.

– Оно наверняка придет, – отозвался Мокуносукэ, нахмурив брови, – и тогда будет не до смеха.

– Ха, пусть их будет стократ больше, я и тогда смогу победить, ведь у меня есть два союзника.

– Что вы имеете в виду? – осмелился спросить Мокуносукэ.

– Один союзник – мой отец в Имадэгаве, другой – небесное чудо, град камней. Конечно же, Старый, ты их видел, тех людей, выпрыгнувших невесть откуда и закидавших монахов камнями?

Приближавшиеся голоса прервали Киёмори. Токитада живо заглянул за скалу и посмотрел вниз, в ущелье. Остальные потянулись за доспехами и оружием. Показав жестом сохранять молчание, Мокуносукэ быстро заверил Киёмори, что, по всей вероятности, эти люди – другие его слуги, и пришли они на встречу с ним. Очень скоро слуги действительно появились, и от них Киёмори получил подробный отчет, как они проскользнули в Гион и как удивили врага, предав огню тамошние лачуги и маленькие постройки. С облегчением услышав, что они пощадили храмы и святилища, Киёмори похвалил Мокуносукэ за искусный маневр.

– Старый, ты так же мудр, как и стар. Будь я на твоем месте, я бы сровнял с землей все храмы и святилища Гиона.

Услышав такое, старый слуга, протестуя, покачал головой:

– Нет-нет. Я всего лишь учился у моего господина Тадамори, который в ночь на званом приеме, когда придворные вельможи замышляли его убить, принес с собой якобы настоящий меч, который на самом деле оказался из бамбука, и расстроил планы врагов. Сегодняшний обман был только бледной попыткой подражания господину Тадамори.

Эти скромные слова старика моментально вызвали в голове Киёмори образ отца. Какое-то время он сидел молча, опустив взгляд, что-то обдумывая, затем поднял глаза и произнес:

– Старый, теперь мы спустимся вниз, в Рокухару, и будем ждать приказов из дворца. Я выполнил то, что собирался сделать. На сердце у меня легко, и нет никаких сожалений. Со всем смирением я буду ожидать решения. Что скажешь, Токитада?

Вскочив на ноги, Киёмори надел кожаные доспехи и вместе со слугами двинулся по руслу речки, стекавшей вниз, к Рокухаре.

– Значит, Киёмори, сын Косоглазого, это сделал? Как же ему удалось?

Полное пренебрежение Киёмори в отношении горы Хиэй потрясло столицу, причем в основе всенародного удивления лежало почти нескрываемое удовлетворение. Даже придворные не говорили о Киёмори ничего дурного, а соперничавшие монастыри поднимали гору Хиэй на смех. По мере того как потрясение от неожиданности проходило, а страх отплаты со стороны монахов утихал, люди начали размышлять, как же власти поступят с Киёмори.

Император-инок Тоба неоднократно получал угрозы с горы Хиэй, а регент и государственные министры собирались ежедневно и рассматривали требования священства. Тоба, державший в своих руках реальные рычаги власти, посещал заседания, но не подавал ни одного знака, одобрявшего или осуждавшего поступок Киёмори, а внимательно выслушивал все, что там произносилось. Во время обсуждений министр Ёринага настаивал на казни Киёмори, доказывая, что лишь такое решение внушит народу страх к богам и умиротворит власть на горе Хиэй.

Возвышенный от рождения и удостоенный многими атрибутами вельможи, Ёринага был не только ученым человеком, сведущим в китайской классике и буддистской литературе, но и неотразимым оратором, приводившим обычно неопровержимые аргументы. Но когда ему перечили, неистовый характер и заносчивость превращали его в человека, которого боялись даже ему равные, ибо, пребывая в расстроенных чувствах, он не уважал ни личность, ни ранг.

– Это правда, – молвил Ёринага, – что гора Хиэй не в первый раз приносит прошение с оружием в руках, но действия владетеля Аки нельзя рассматривать просто как ответные меры. То, что он сотворил, называется святотатством и никак иначе. Он пренебрег богами, согрешил против Будды, и недооценить его поступок – значит, оправдать преступника и вымостить дорогу для будущего мятежа. Сомневаюсь, что монашество отнесется к этому делу беспечно. Никто не приветствует мысль о непокорности, ведущую к гражданскому возмущению, и ради общественного блага я отказываюсь слушать любые заявления, призывающие пожалеть Киёмори. – Среди одной группы министров пронесся возражающий шепот, но Ёринага живо заставил их замолчать. – Кажется, я слышу невразумительные выражения противоположного мнения? Дайте же и мне послушать. Давайте обсудим это здесь.

Только выражением глаз, внимательно изучавших лицо каждого придворного, император-инок выдавал свое беспокойство. Даже он не осмеливался противоречить Ёринаге. Но все-таки нашелся один человек, который возразил, – Синдзэй, придворный высокого ранга, принадлежавший к южной ветви влиятельного дома Фудзивара. Синдзэй никогда не пользовался популярностью при дворе среди своих могущественных сородичей, и многие годы его оттесняли на малозначимые должности. Лишь после достижения шестидесятилетнего возраста ему удалось занять достаточно важный пост при Приюте отшельника и то, как передавали источники при дворе, благодаря своей жене Кии, даме из свиты госпожи Бифукумон. Обязанности Синдзэя как государственного советника охватывали разработку и обнародование императорских указов. Он обладал недюжинными способностями, поскольку давно завоевал репутацию ученого мужа, в познаниях не уступая никому при дворе, и сам Ёринага числился в его учениках.

На последнем заседании именно Синдзэй сказал Ёринаге:

– Сколь убедительно звучат ваши аргументы! Не кажется ли вам, господин, что в данном деле вы отстаиваете интересы горы Хиэй? Три императора – Сиракава, Хорикава и Тоба – признавали необходимость остановить монахов с горы Хиэй, но никто в этом не преуспел. Мы не можем этого же сказать и о Киёмори. Но он, по крайней мере, проложил путь, следуя по которому мы сможем привести их в чувство. Разве не показал он монашеству, что двор не станет робеть перед их высокомерием и демонстрацией силы?