Добровольная жертва - Наталья Метелева

Что это значит, я не успела втихаря додумать (прикрываясь внутренним маячком прошлогоднего путешествия в Ильчир, то есть привычно тратя жизнь на лицезрение предыдущей), так как узрела забавное зрелище на птичьем дворе, куда забрела, чтобы быть подальше от сборов и проводов и поближе к вечерней цели. Мой ощипанный петушок важно расхаживал среди притихших птиц, напряженно внимавших его неокрепшему писку. Как только какая-нибудь замороченная курица начинала недовольно ворошиться, ее моментально несколькими поклевками урезонивали соседки. Цыпленок, притомившись, уселся под кустиком, и пара петушков постарше решительно пристроились рядом, изредка трепыхая крыльями и овеивая ушедшего в раздумья синекожего. Жаль, ни слова не понимаю по-птичьи.

На происходящее недоуменно глазели птичница Дошека и дымчатый, местами полосатый, местами в крапинку кот Брысь. Этот котяра возомнил, что именно так его и зовут, и на этот зов неизменно откликался. Лично я считала его следственно-причинным феноменом: стоило по любому поводу сказать «Брысь!», как полосато-крапчатая мордочка тут же появлялась сунуть ус, пронюхать, кого и за что тут гонят, и что-нибудь неизменно утаскивала с места происшествия. Он был явным нарушением причинно-следственных связей этого мира, за что мне особо нравился.

Птичьим пророком котяра любовался особенно откровенно, и не надо быть пифией, чтобы догадаться о судьбе цыпленка. Зато на тарелку больше не попадет.

Улыбчивая птичница помахала мне рукой и крикнула, что с ее сыночком все в порядке, и вместо того, чтобы сломать вчера ножку, он отделался незначительными синяками, потому что она, помня мое предупреждение, заранее позаботилась о соломке. Малыш должен был вывалиться из люльки, и я еле уговорила заботливую мамашу не таскать младенца весь день на руках, припугнув, что если не дать сынку спокойно вывалиться откуда надо, то кончиться все может гораздо хуже: разбитой вдребезги о птичье корыто головкой, когда Дошеку клюнет петух и мальчик вывалится прямо из ее рук. Лучше уж соломка.

Какая разница, что некоторые вельможи называют вот это все дровами! Зато этот человек, это, по вашему циничному мнению, полено, не станет беспробудным пьяницей из-за покалеченной ноги, не породит протянутую далеко в тьму будущих времен ветвь с рождения искалеченных недоумков, зато сложит в чужом краю поседевшую уже голову гонцом на королевской службе, и дети его родятся здоровыми. Что это изменит? Что изменит одно полено в мировом костре? Не все ли равно, что будет судорожно корчиться в огне – лес на корню или тот же лес, но порубленный в мелкое крошево людских судеб?

И сколько нужно мотыльков, чтобы погасить лесной пожар?

Солнце уже склонилось к закату, приближалось время ужина, и основательно прореженные утренним разгоном обитатели замка вместе с немногочисленным гарнизоном завоевателей этого якобы учебного заведения должны были уже толкаться в хозяйственном крыле, заглядывать нетерпеливо в кухню, получать тычки от кухарок, караулить кладовые и шнырять по подсобкам. А кто не шнырял, тот должен был толпиться во внутреннем дворике, выпроваживая основные силы захватчиков. Так или иначе, верхние этажи замка обязаны сейчас пустовать.

В разрушенном крыле действительно не было ни души. Даже охраны. Альерг счел, что охранять здесь больше нечего. Напрасно. Именно там и находилась книга, увидеть которую мне надо было любой ценой – Книга проклятых… В черном с мраморными разводами переплете. С позеленевшими бронзовыми застежками в виде змей, кусающих свои хвосты. С пергаментными, желтыми, как старая кость, листами, плотно покрытыми бисерной вязью символов карминного цвета, разобрать которые я пока не могла, но уверена была, что смогу. В ней оставался последний незаполненный лист. Древний переплетчик не ошибся с объемом переплетенных пергаментов, словно заранее знал содержание.

Книга была раскрыта на развороте последнего листа, чтобы только что нанесенная запись в конце страницы подсохла.

Крупная мужская рука бережно перевернула хрупкий пергамент, открывая взгляду последнюю чистую страницу, последний не окропленный кровью клочок пустого пергаментного поля. Справа от него черным надгробием тяжело легла мраморная плита переплета. Пергамент тут же знакомо мигнул, всклокотав колокольным гулом: «Н-ни-и-иг!»

Рука, как мост через пропасть, протянулась через разверстый пергамент к хрустальной чернильнице, обмакнула в красное нутро тонкую палочку, потерявшуюся в великаньей ладони, узнаваемым жестом стряхнула с кончика излишек чернил, брызнувших капельками крови. Летописец, тихо шепча, начал заполнять так долго ждавший лист:

«…и весь архипелаг стремительно ушел под воду вместе с людьми и строениями. Никто не успел спастись. Наша миссия была выполнена.

Так погибла Пифия Гарса, Радона…»

Шквал ветра сотряс переплет окна, распахнул створки и обрушил бушевавший за окнами ливневый поток на рукопись, смывая только что написанный текст. Не успевшие подсохнуть буквы моментально расплылись кровавыми подтеками. От нового порыва створки трепыхнулись оборванными крыльями, и стекла разразились похоронным звоном…

Я вовремя подхватила звякнувший о гулкий панцирь шлем пустотелого рыцаря, на которого сослепу наткнулась в темнеющих сводах. Вот только колоколов мне тут не надо. Реквием я потом дослушаю. Не надо торопиться, не все сразу, мастер.

Входить в кабинет Альерга всегда было риском для жизни. Но на этот раз риск был вопиющ: пол мог обвалиться в любой момент. Не знаю, в котором боку селезенка, но она точно лопнула от страха, когда я, подоткнув повыше юбку, плашмя легла на пол и бесконечно медленно, как полярная ночь, поползла к далекому, как горизонт, столу, в потайном ящике которого светилась еще не заполненная пергаментная страница. Надо же мне выяснить, какое отношение имеет погибшая завтра пифия Гарса Радона к таинственным «проклятым» неизвестно кем и за что. Было бы обидно так и не узнать.

На расстоянии семи локтей от порога азарт бесследно испарился. Никакая на свете книга уже не интересовала меня больше жизни. Интересно, почему здравый смысл проснулся только тогда, когда стало слишком поздно для нашего совместного выживания? Я, конечно, уверена была, что не сегодня мне предстоит сгинуть, но если даже за сегодняшний день та, последняя черта, отстоявшая сначала неопределенно далеко, внезапно приблизилась утром до недели, а с полудня неумолимо сократилась раз в семь, то что может помешать ей схлопнуться до точки тотчас, немедленно? Мне уже казалось, что она не остановилась на достигнутом рубеже и стоит, помахивая косой перед самым носом: то, что я не вернусь из этого путешествия, стало ясно после первого же угрожающего скрипа половиц.

Альергу надо будет, не дожидаясь ливня, подкорректировать последние строки рукописи: «…и весь кабинет ушел под землю вместе с людьми и мебелью. Никто не успел спастись…»

Стоп. Почему люди в этом варианте – во множественном числе?

Пол ощутимо накренился, и в сторону крена что-то с дребезгом покатилось. И тут я совсем бы упала, если бы уже не лежала, прикинувшись ровным слоем краски и всем телом пытаясь проникнуть в доски, так как в левом от меня углу за горкой фолиантов что-то шевельнулось, чертыхнулось и зашипело: