Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Впрочем, уже через несколько месяцев после своего падения он был отмщен общим ходом событий, следующим образом описанных Лопиталем в письме к Берни от 14 июня 1758 года: «Всё, по-видимому, идет по воле Божией… Нет ни прочных основ, ни принципов. Деспотизм и варварство быстро завоевывают свои прежние места… Императрица не работает и ничего не подписывает… Вот уже три месяца, как все бумаги лежат в ее кабинете. С тех пор, как она удалила Бестужева, все дела приходят в упадок… Союзники Императрицы извлекут из падения Бестужева, по крайней мере, одну пользу: они узнают, что старый политический обманщик, великий маг и волшебник России, державший ее на ходулях, выставлявший ее великой и грозной, уж более не существует… Я вряд ли обманусь, если скажу, что вы увидите, как с каждым годом эта держава будет слабеть и падать».

Но корреспондент Берни действительно чрезвычайно обманулся в своих предсказаниях. В одном отношении, однако, глазомер его был верен. Внешний престиж России померк на несколько лет после исчезновения человека, «державшего ее на ходулях». Она от этого не остановилась на своем пути и не сбилась с дороги, но как бы умалилась на мировой сцене как раз в ту минуту, когда в борьбе с Пруссией она проявила перед всеми свою мощь и свое мужество. Шуваловы ничего не понимали в искусстве внешнего оформления, чудесно использованном впоследствии Екатериной, недаром внимавшей советам Бестужева. Что же касается Елизаветы, актрисы всегда ленивой, а теперь почти ушедшей со сцены, и государыни, все более и более предававшейся заботам о расшатанном здоровье, сожалениям об утраченной красоте, предчувствии близкого конца и тревогам кровавой войны, то она появлялась публично и принимала достойную своего положения осанку лишь в редкие минуты, когда под влиянием сильного удара, нанесенного ее гордости, и настоятельного призыва к ее мужеству, дух Петра Великого, казалось, выпрямлял ее тело и снова закаливал душу. В остальное время, в области как внешней, так и внутренней политики, управление страной оставалось в руках фаворита и его семьи.

Шуваловы

Семья эта принадлежала в то время к мелкому дворянству. Оставаясь неизвестной почти до половины столетия, обладая скромным поместьем в Костромской губернии, она приобрела некоторое значение лишь благодаря браку Петра Шувалова с Маврой Егоровной Шепелевой, занявшей при Елизавете вышеупомянутое положение чесальщицы. Мавра Егоровна не была приятной подругой жизни, согласно свидетельству ее современников, «она была зла, как диавол, и соответственно корыстна», утверждает один из них, добавляя, что ничто не могло сравниться с ее уродством, «это ведьма огурец», Шерер говорит о ее «зловонном рте» – опускаю другие отталкивающие подробности, – а Лопиталь следующим образом определяет в 1757 г. ее негласные обязанности: «Находясь день и ночь при императрице, она доставляет ей мимолетные и тайные наслаждения».

Мавра Егоровна Шепелева, в замужестве графиня Шувалова – ближайшая подруга Елизаветы Петровны и статс-дама ее двора, жена Петра Ивановича Шувалова. Именно ее влиянию обязаны своим возвышением Шуваловы

Когда Мавра Егоровна умерла в 1759 г., все думали, что тотчас же померкнет блестящее положение ее мужа, и если верить Щербатову, России пришлось бы только порадоваться этому. Автор знаменитого сочинения о повреждении нравов того времени нарисовал чрезвычайно нелестный портрет Петра Ивановича и составил длинный список его недостатков. Злоупотребления властью, взяточничество, хищения всякого рода, составившие одно время П.И. Шувалову славу самого богатого человека в России, нагромождены в нем до бесконечности. То Шувалову присуждают за восемьдесят тысяч рублей несколько заводов в полном ходу – Благодатских – причем, извлекая из них двести тысяч рублей годового дохода, он жалуется на разорение, выпрашивает уменьшения покупной платы до сорока тысяч и затем перепродает заводы правительству за семьсот тысяч рублей. То, добившись учреждения банка для мелкого кредита, он забирает через подставных лиц всю наличность его. Он ратует за отмену закона, воспрещавшего замужним женщинам продавать или закладывать свои имения без согласия мужей, – только для того, чтобы купить за бесценок землю некоей графини Головкиной, разошедшейся с мужем.

Граф Петр Иванович Шувалов – глава русского правительства на исходе царствования Елизаветы Петровны, генерал-фельдмаршал, конференц-министр, камергер, сенатор, реформатор и изобретатель

Но Щербатов – писатель, все видевший в черном цвете и заразившийся недостатком, свойственным всем laudatores temporis acti[6]. Допуская даже истинность всех этих поступков, нельзя признать за ними индивидуального характера в эпоху и в стране, где они, к сожалению, были всеобщи.

С другой стороны, они не помешали Петру Шувалову способствовать осуществлению великих дел, заслуживающих одобрения во многих отношениях. Как законодатель, он связал свое имя с попыткой составления нового Уложения, неудачной, как и многие до и после него, но, тем не менее, составлявшей значительный шаг вперед. Как администратор, он упразднением внутренних таможен, произошедшим по его настояниям, отвел себе почетное место в экономической истории своей страны.

Но как мог он касаться стольких областей управлении? Это и есть тайна незримого правительства, с 1751 г. стремившегося заменить собою Бестужева, отстраняя одновременно всех официальных и официозных сотрудников его. Петр Иванович был душою этого правительства. Не имея ни определенного служебного положения, ни ранга, ни портфеля, он сумел сделаться фактическим министром четырех или пяти ведомств. Это и составляло отличительную черту его дарования, – черту, общую русскому национальному гению до наших дней, – и не встречающуюся нигде больше необычайную всеобъемлемость способностей при полном неумении сосредоточить их и специализироваться в смысле современного прогресса. Отсюда и проистекают неизбежные недочеты, пробелы. Испытав свои силы в администрации, в промышленности, в финансах, Петр Иванович проявил себя в 1755 г. и как военачальник. Назначенный генерал-фельдцейхмейстером, он не замедлил наложить свою руку на все военное дело и провести реформы, некоторые из которых были очень благодетельны (о них скажу ниже), в то же время вся Россия и даже вся Европа дивилась изобретенной им особой гаубице. Это орудие появилось на полях сражения в Пруссии, отмеченное гербом изобретателя, скрытое под покрывалом, как невеста, и окруженное тайной. Запрещено было близко подходить к нему под страхом смерти. Впоследствии Петр Иванович согласился послать чертежи его в Вену и великодушно предложил Франции известное количество своих гаубиц, но мнения относительно ценности пушки разделились. Первый главнокомандующий русской армии в Пруссии Апраксин был ею доволен, преемники его, Фермор и Салтыков, были иного мнения. В 1760 г. исследование этого вопроса было поручено генералу Глебову. Результатов оно не дало, как то всегда бывает в подобных случаях. Согласно ноте, врученной в 1759 г. маркизу Лопиталю, достоинство этих орудий заключалось в том, что «они отличались от обыкновенных большею длиною и овальным распалом». Представляю это сведение на суд специалистов. Должен однако присовокупить, что чутье французских артиллеристов данной эпохи, руководимое отзывами, полученными ими из Петербурга, побудило их отклонить изобретение Петра Ивановича и его предложение. Сам Воронцов способствовал тому, поведав французскому посланнику, что новые пушки оказались непригодными для флота вследствие того, что они откатывались на тридцать два фута!