Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920 - Виктор Михайлович Чернов

   И тут возникла новая проблема. Правительство требовало, чтобы крестьяне засевали и убирали урожай с каждого клочка земли. Города и армия уже испытывали недостаток зерна и фуража. Но за время войны крестьянские лошади пали, а механизмы, которых и без того не хватало, пришли в полную негодность. Сельскохозяйственная техника, по большей части импортная, была недоступна. Старое оборудование износилось. Разве крестьянин мог без зависти смотреть на хорошо оснащенное помещичье хозяйство? Отчасти стремясь сберечь оборудование, отчасти из-за того, что твердые цены делали невыгодным выращивание пшеницы, помещик нередко оставлял часть своих площадей незасеянной. Поэтому принадлежавшие им лошади и механические приспособления использовались далеко не в полной мере, дорогая сельскохозяйственная техника подолгу простаивала, а уход за помещичьим скотом требовал слишком больших затрат дополнительного труда.

   Почему так вышло? Правительство объявляет засевание полей национальным долгом, обязанностью перед государством. Если так, то оно должно обеспечить деревню средствами, позволяющими решить поставленную задачу. Почему правительство смотрит сквозь пальцы на то, что в соседнем имении земля не засевается, дорогое оборудование не используется, а за породистым скотом никто не ухаживает? Крестьяне, испытывавшие недостаток рабочих рук, протестовали все громче и все увереннее. Нельзя позволять помещикам, чтобы их техника простаивала; местные органы власти должны провести инвентаризацию и передать неиспользуемую технику крестьянам – конечно, за справедливую компенсацию. То же относится к землям, которые владелец не может или не хочет обрабатывать. Из-за твердых цен на пшеницу деревня получает от правительства жалкие гроши; раз так, то почему дворянам позволяют собирать с крестьян высокую дань, если последние выполняют свой долг перед государством, трудясь на арендованных помещичьих землях? Арендную плату нужно снизить, потому что она была намеренно завышена из-за нехватки посевных площадей, постоянного роста народонаселения и низкой продуктивности крестьянского хозяйства.

   За всем этим стояла железная мужицкая логика. Теперь крестьяне начали действовать. Местные органы народной власти принимали решения о справедливом распределении военнопленных, требовали от каждого землевладельца точных сведений о засеянных площадях и забирали пустующую землю во временное общинное пользование, платя за нее «по совести». Предвидя саботаж помещиков, они назначали штрафы за несоответствие реально засеянных площадей заявленной цифре; думали, как обеспечить полное использование помещичьего скота и оборудования за пределами фермы (причем тоже «за справедливую плату»). В случаях плохого хозяйствования органы местной власти начинали заменять владельцев или управляющих более способными; но самым главным было то, что они снижали арендную плату и определяли стандартную оплату труда батраков. Если помещик настаивал на праве самому решать, сколько платить наемным рабочим, сельский сход принимал решение отложить этот спорный вопрос до окончания Учредительного собрания, но до тех пор денег помещику за аренду земли не платить, а переводить их на депозитарный счет в Государственное казначейство. Поскольку при старом режиме дворяне пользовались услугами местных органов самоуправления (уездных управ, регистрировавших договоры с крестьянами, уездных судов, преследовавших крестьян за невыполнение обязательств и т. д.) бесплатно, теперь крестьяне «восстанавливали справедливость» и облагали бывший привилегированный класс крупным налогом «на обеспечение работы новых органов народной власти».

   В некоторых местах помещики шли навстречу новым требованиям (возможно, против своей воли), понимая, что в противном случае возникнут острые конфликты и даже вражда, а никаких средств, позволяющих бороться за свои «права», у них нет. В таких случаях обе стороны приходили к более или менее разумному компромиссу.

   Но в подавляющем большинстве случаев сельские помещики вели себя совсем по-другому. Им принадлежало недвижимое имущество, скот и оборудование. Они жили под защитой Свода законов Российской империи, признававшего за землевладельцем неограниченное право на его собственность. Дворяне понимали, что законы могут измениться. Но кто в состоянии это сделать? Конечно, только Учредительное собрание. Даже Временное правительство, законность которого сомнительна, не полномочно принимать такие изменения; оно представляет собой случайный набор людей, вынесенных наверх революционной волной. Но если кто-то и считал, что некоторые дела все же находятся в компетенции Временного правительства, то подчиняться решениям местного органа «народной власти», неизвестно кем и как выбранного, не было никакого смысла. Раз Временное правительство не издало нового закона, то говорить о каком-то «законодательном междуцарствии» не приходится. Старый закон никем не отменен, а потому остается в силе. Все комитеты и Советы обязаны действовать в соответствии со старым законодательством, тщательно соблюдать его и заставлять все местное население уважать закон. Иначе они сами будут считаться преступниками и попадут под суд.

   У помещиков была своя железная логика, основанная на официальном законе. Это была логика десятого тома Свода законов, проникнутого духом римского права с его догматом священной и неосязаемой «квиритской собственности», с его «jus utend? et abutend?» [материальным и нематериальным правом (лат.). – Примеч. пер.]. Для крестьянского ума это было так же чуждо, как для помещика мужицкая аксиома о том, что, поскольку народ стал хозяином государства, он же стал полным и единственным собственником всей земли. Согласно представлениям мужика, земля принадлежала Богу или царю; после свержения самодержавия народ стал сам себе царем, а потому немедленно получил право распоряжаться всей землей.

   Рождение новой, революционной России привело к возникновению антагонизма. Вопрос требовалось решить, причем срочно. Продолжать держать его под сукном было уже невозможно.

Глава 9. Трагедия русской армии    

Кризис в промышленности и сельском хозяйстве сопровождался еще одним страшным кризисом – кризисом в армии.

   «Революция и ее так называемая интенсификация дали волю страстям и нездоровым инстинктам; в результате произошел развал армии, последствия которого стали для государства трагическими; армия отказалась воевать, поддалась преступной агитации, бросила фронт, открыла его врагу, и тот не замедлил вторгнуться в страну».

   Эта версия, сформулированная Родзянко, распространена в некоторых местах так широко, что ее принимают за абсолютную и непререкаемую истину. Но когда эту «истину» проверяют с фактами в руках, ее постигает та же судьба, что и знаменитую немецкую Dolchstosslegende [легенда удара кинжалом (нем.). – Примеч. пер.] Людендорфа: Германия якобы была близка к победе, но немецкие социалисты и пацифисты начали революционную пропаганду в тылу, «вонзив нож в спину» победоносной армии и разрушив Германию.

   После ознакомления с фактами от обеих легенд не остается камня на камне.

   Российское издание этой легенды не выдерживает критики с самого начала. Согласно официальной версии, сформулированной генералом Лукомским, в начале войны «ощущалось, что весь народ стал единым целым и в порыве энтузиазма готов броситься на врага». Однако Лукомский вынужден неохотно добавить: «В некоторых районах Сибири и Поволжья мобилизация проходила с трудом; были волнения (а в сибирском Барнауле даже значительные)»1. Ясно, что этот