Кукурузный мёд (сборник) - Владимир Лорченков

– Это еще почему? – спросил крепыш.

– Только евреи умеют так восхищаться Россией и русской природой, – сказал Лоринков.

– А вам она не нравится? – спросил крепыш.

– Нет, – сказал Лоринков, – её, как и всего в России, слишком много.

– Батюшка, мы за другое тебя просить пришли, – сказал Друце, поклонившись.

– Мы БУНТ задумали… – прошептал Друце. – Батюшка, возглавь нас…

– Жидов бить будем, гулять будем… – пообещал Друце.

Лоринков глянул на дворника с удивлением. Но потом подумал, какая в сущности, разница. На свидание со сведущей в литературе дамой он все равно уже безнадежно опоздал. Но вызывал удивление один момент.

– А они-то здесь при чем?! – спросил он Друце.

– Стилистика, – коротко обронил тот.

Лоринков кивнул и подумал, что Друце местами бывает не так уж и плох.

– Бунт, – сказал задумчиво крепыш.

– Нет, ребята, – сказал он. – У меня дела, у меня колонок одних пятнадцать штук, и все как одна про то, какой строй у нас буржуазный…

– Так взломаем его, – нездорово оживился Лоринков, который всегда увлекался.

– Не, – сказал крепыш, – в некотором смысле меня в нем все устраивает…

– Противоречивый я, как Русь необъятная, – сказал крепыш.

– А по-моему, это противоречие еще Маркс описал, – сказал Лоринков,

– Ну, в смысле, когда ты пялишь других это для тебя здорово, а когда тебя, это не здорово, и любой буржуа хочет, чтобы пялил только он, но так не бы… – начал объяснять он.

– Значит так, на ха пошли оба, – сказал крепыш.

– Мне завтра на эфир… – сказал он, открывая подъезд. – Да и сборник писать, рассказов…

– Сборник за ночь?! – в голосе Лоринкова появилось неподдельное уважение, ведь, как и любой мастер, он уважал работяг.

– Ну, – сказал крепыш, – я типа вроде как читаю Толстого, Чехова, отбираю лучшее, и потом мы это сборниками издаем…

– А, – сказал Лоринков и засмеялся.

– Покеда, клоуны, – сказа крепыш, оглядевшись.

– Россеюшка-Россеюшка ты моя засранная да замызганная, – покачал он головой.

Бросил окурок на асфальт и закрыл за собой дверь.

* * *

…в полуобморочном состоянии, лежа на лестнице московского Кремля, майор Лоринков мечтал о глотке воды.

– Лоринков! – крикнули сверху.

– Майор Лоринков! – уточнил кричащий.

По правильному русскому языку, верному ударению в его фамилии, – что еще не удавалось с первого раза ни одному русскому, – и и отсутствию московского акцента майор понял, что говорит чеченец. Это был человек с фамилией Сурков и огнеметом в руках.

– Лоринков, – крикнул Сурков, – оно вам надо было?

– Интеллигентный человек… – покривил душой Сурков.

– Попробуйте, хотя бы попробуйте, отыграть все назад, – попросил Сурков.

– А я вас за это на встречу президента с молодыми писателями приглашу, – сказал он без особой надежды.

– Ну, как молодого писателя, – уточнил на всякий случай огнеметчик Сурков.

Майор улыбнулся.

– Двое детей, две залысины, двадцать книг, и глубокая рана в боку, – сказал он.

– Какой я вам на хрен моодой писатель, – сказал он.

– Я давно уже обитатель Олимпа, – сказал он.

– А сейчас я окажусь там во всех смыслах, – сказал он.

После чего разрядил автомат вверх.

Продолжил мечтать, и уже не почувствовал огня…

Майор мечтал о том, чтобы увидеть лицо отца. Вспоминал о зарождении отрядов НРКА, о первых битвах войны, о тяжелых подмосковных зимах, о перебежчиках в ряды повстанцев из армии… О том, как все Великие Писатели Земли Русской, – ну, из ныне живущих и по их версии, – отказались от того, чтобы возглавить Сопротивление. Как плакал и бил земные поклоны поэт Емелин, деловито прекративший делать это после того, как закончилась пленка на видеокамере, установленной в углу храма. Как отказался от того, чтобы возглавить идеологическое крыло НРКА, и он. Все приговаривал, хлопая в ладоши, «эпатаж» и «ох повыбили из нас силушку, нагнули человека русского». Как отказывались все, а Новодворская и Проханов еще и звонили в приемную ФСБ и пришлось убегать через крышу. Что единственным, кто был готов согласиться, оказался Пелевин, – ну так он единственный из них и писать умеет, так что Лоринков не удивился, – но у того уже были планы насчет Дальневосточного ханства, и он их реализовал.

Лоринков еще подумал, что это поразительно.

В очередной раз всемирное восстание рабов в империи мира возглавил выходец из дыры мира.

Чего уж там, подумал Лоринков.

Манда мира.

Молдавия.

И это оказался он. Ее непутевый сын.

Русский майор Лоринков, который и строевым шагом-то ходить не умел.

Потом майор, вспоминая дом, все же умер. Масштабные боевые действия постепенно возобновились. Кто-то выстрелил, кто-то ответил, кто-то понял, что пора с этим кончать, кто-то по рации вызвал подкрепление, откуда-то подтянулась колонна БТРов и танков.

Майор Лоринков лежал на лестнице до тех пор, пока капитан Лоринков не выбил москвичей из последней башни Кремля, и, обезумев от горя, велел выбросить всех оставшихся в живых защитников прямо на булыжники. Но капитан горевал зря.

Вопреки мнению капитана, всегда переоценивавшего сына, литература не понесла никакой утраты. Ведь люди пишут миллионы хороших книг. И мир не понес никакой утраты. Потому что бабы, слава Богу, рожают миллионы людей. И майору Лоринкову одна вот двоих родила когда-то.

Невосполнимую утрату понес только капитан НРКА Лоринков. Он думал об этом, когда шел по Красной площади и нес на руках немалое тело своего сына, майора Лоринкова. Еще он думал о том, что ради сыновей сына жить придется долго.

Над кремлевскими башнями сгущались сумерки.

…прокричав слова эти в толпу крестьян изможденных, – совно зерна в землю страждущую бросил – еврокомиссар Серега Лянкэ на телегу вскочил. Оглядел сход людской. Крикнул еще:

– Братцы… мужики…. коммунна! – крикнул он.

– Советская власть вас сто лет поедом грызла, – крикнул он.

– Простому крестьянину окромя колхоза, будь он неладен, да трудодней, ничего не давали! – кричал он.

– А партаппаратчики… бонзы эти… что в райкомах сидели… – спросил он.

– Разве трудились, как вы? Нет! Сладко жрали, густо срали! – крикнул он.

– И разве был у власти в Совке проклятущем хоть один молдаван, как мы с вами? – спросил он.