Всем сестрам... - Мария Метлицкая

Маргоша – тоже мама не горюй. При всей своей слабости мозга вышла замуж за олигарха. Правда, так, средней руки, но дом на Рублевке, «Ауди», прислуга, няньки… Муж Аркадий Васильевич – тот еще перец. Маскирует лысину лаками, красит волосы, вкалывает ботокс. Глаза липкие, губы мокрые. Ко всем подкатывал – и к ней, Вике, и к Светке, и даже к Лильке. Ему, по-моему, все равно. Держит Маргошу взаперти и убеждает, что осчастливил. Детки, правда, получились хорошие. Хоть это – если папаша и вся эта жизнь их не изуродуют.

И Светке тоже хватает. Муж никчемный, альфонс и плейбой, в голове – только тряпки и курорты. Ездит на распродажи в Милан. Похож на латентного гомика. За Светку держится будь здоров, понимает, что без нее пропадет, – у Светки три бутика. Дела идут неплохо. Завела себе мальчонку двадцати лет. Говорит, для души и тела. Неизвестно, что там для души, но для тела наверняка. Все-таки разница в пятнадцать лет. Купила ему тачку и снимает квартиру, а он ее, похоже, тихо ненавидит. Умный такой мальчик, хваткий, как все они, с периферии. Ну не хочет в родном Ейске на заводе пахать, можно понять. Сынок Светки, милый зайчик Кирюша, – третий раз в Швейцарии лечится от наркомании. Помогает месяца на два-три, а потом – снова-здорово».

Вика подняла глаза на Лилькины окна. В спальне потушили свет. Угомонились, стало быть.

Вика поежилась и поднялась со скамейки. Замерзла. Медленными и осторожными шагами пошла к дороге ловить такси. Шла и ревела. Больше всего ей сейчас хотелось увидеть Николаева – чтобы не чувствовать себя самой несчастной на свете. Она достала из сумки мобильник и набрала номер. Николаев ответил бодро:

– Да, Александр Иваныч, рад слышать, дорогой. Как жена, детишки?

Все ясно, законная рядом. Конспиратор хренов! Надоело все до чертей! Представила себе вечерний просмотр сериала в кругу семьи – жена в халате и в бигуди, дочка-отличница, чай в подстаканнике… Дружная семья. Все в порядке, все как у людей. Там – семья. Святое. Покой нарушить – смертная казнь. Кто такая она? Лю-бов-ни-ца. И любимая. Точно, любимая, это она знала наверняка. Но всяк сверчок знай свой шесток – завтра еще начнет выговаривать за то, что позвонила в неурочное время.

Вика заревела пуще прежнего, села в грязный сугроб и швырнула мобильник в лужу. «Заболею, – подумала она. – Точно заболею. Как всегда, месяца на два. Сначала бронхит, потом пневмония. Николаев будет таскаться с гранатами и медом, надевать на меня шерстяные носки и корить за разгильдяйство. И жалеть. Конечно, будет жалеть. Потому что как ни крути, а он меня любит. Просто приличный человек – не бросает жену после тридцати лет брака».

Она встала из сугроба, отряхнулась. Подняла из лужи мобильник. Вышла на дорогу и подняла руку. Остановилась старая иномарка. Рядом с водителем сидел молодой парень.

– Куда, красавица? Может, нам по пути?

– Вам не по пути! – рявкнула Вика. – Нашли молодуху.

Водитель дал по газам, резко рванул и окатил Вику с ног до головы.

– Сволочь! – крикнула она ему вслед и опять разревелась.

В метро зайти в таком виде было невозможно. Минут через десять она остановила «Жигули» и села в машину. В машине сильно пахло кокосовой отдушкой. Вику затошнило.

– В Чертаново, – коротко сказала она. Общаться не хотелось.

Теперь, немного придя в себя, она поняла, как замерзла. Скорее, скорее домой! Налить горячую ванну, бросить туда цветные шарики пены, заварить крепкий чай и положить туда три куска сахару… Чтобы было сладко. Очень сладко.

У подъезда дома она расплатилась с водилой и поднялась на седьмой этаж. Открыла дверь – и втянула носом родные и знакомые запахи. Вика с трудом стянула мокрые сапоги и колготки, бросила на пол сырую юбку и кофту и включила горячую воду – на полную катушку. Потом она заварила чай, размешала сахар, включила Патрисию Каас и плюхнулась в горячую ванну. Постепенно стали отходить, отогреваться ноги, перестали ныть спина и низ живота. Она глотнула горячего, сладкого чая и занырнула глубоко, под самый подбородок. Закрыла глаза, и на ее лице появилась блаженная спокойная улыбка.

«У меня все хорошо, – подумала она. – У меня все даже очень хорошо. Работа, слава богу, есть, квартира – тоже. Есть Николаев, умный, честный, надежный, порядочный, между прочим. Есть свобода – а это самое главное. Никаких скелетов в шкафу. Никаких пут, оков и обязательств. Захочу – ребеночка рожу, от любимого, между прочим, человека. В общем, все у меня хорошо. И получается, что я – самая счастливая. Точно, самая счастливая. Особенно когда есть с чем сравнить».

Она улыбнулась и с головой нырнула в пышную душистую пену.

А Патрисия Каас, как всегда, пела о любви.

Таня Клименко, одинокая женщина тридцати шести лет, мечтала о шубе. Шуба снилась ей по ночам – длинная, в пол, цвета горького шоколада, обязательно с капюшоном. Шуба переливалась и сверкала, как колкий настоящий первый снег под светом уличного фонаря. Она была легкой, почти воздушной – мех в руке сжимался и тут же плавно, как цветок, раскрывался. Таня мысленно нежно гладила шубу, проводила ладонью по ворсу и против, трогала рукой легкую шелковую подкладку – и блаженно засыпала.

Этот сон приходил к ней почти ежедневно, отвлекая от тяжелых назойливых мыслей о куче несделанных дел. Засыпала Таня с улыбкой на губах.

На шубу, свою шоколадную мечту, она копила долгих три года. Какая зарплата у диспетчера аэропорта? Ей почему-то казалось, что наденет она шубу – и тут же придет счастье в виде мужа и, как следствие, детей.

На шубу были возложены многочисленные и обязывающие функции. Конечно, она должна сделать талию стройнее, выше, тоньше. Скрыть неприятные и опасные места – отвратительные валики на бедрах и складку на спине. Да просто должна украсить Таню, а когда мех не украшал женщину?

Таня про себя все понимала. Внешность обычная, как говорится, никакая, среднерусская: голубые глаза, курносый нос, светлые волосы. В шубе она точно станет таинственней, женщиной-загадкой. К шубе еще полагались сапожки на каблуках и элегантная маленькая сумочка, а не вечный баул, куда влезает пакет молока и три килограмма картошки.

Таня представляла: идет она в шубе, взгляд – куда-то вдаль, поверх суеты. Идет медленно, но не осторожно, не заглядывая себе под ноги, просто идет и несет себя как самую большую драгоценность, подарок. Кому – подумаем, будем выбирать, и прохожие мужского пола будут терять самообладание и оборачиваться Тане вслед.

Она не будет бежать за автобусом и толкаться, прорываясь внутрь. Она не будет носить тяжелые пакеты с надписью «Пятерочка». Шубе это не по ранжиру.

А в субботу она поедет в центр, на бульвары. И будет медленно плыть по заснеженной и прекрасной Москве, пахнущая свежестью и немножко духами. Ее бледные щеки покроет румянец, а на ресницы будет падать плавный и медленный снег.

И однажды, скажем, на Арбате, к ней подойдет высокий мужчина с висками, слегка тронутыми сединой, и предложит зайти в ближайшее кафе выпить чашечку кофе.