Первая стена - Гэв Торп

Кацухиро шагнул вперёд, пропуская остальных солдат второго отделения на кухню, он повернул ствол лазгана в сторону теней, отбрасываемых беспорядочным светом. Плитки под ногами были холодными, и это ощущение помогало ему сохранить ясность мыслей среди потустороннего мерцания. Запах природы становился всё сильнее, и Кацухиро показалось, что он слышит шум ветра в деревьях, шелест листьев и скрип древесных гигантов.

— Там! — Калама ткнула лазганом в участок стены между трубами двух хлебных печей. Свет мерцал по голому кирпичу, просачиваясь вдоль линий раствора. Пыль осыпалась в этих местах, каждая пылинка падала медленно, сверкая, как крошечная частица света.

Кацухиро моргнул и ему показалось, что он увидел очертания в сгущавшихся пылинках. Мгновение он думал о мужчине, красивом и сильном, который протянул руку в сторону солдат.

Он услышал, как Спилк зарычал от отвращения и гул заряжавшейся энергетической ячейки.

— Нет! — Кацухиро ударил снизу по лазгану своего товарища, когда тот нажал на спусковой крючок, луч красного света вонзился в потолок. Раздались панические крики, и шквал выстрелов пронёсся по кухне с обоих концов, скрыв стену в облаке взрывавшейся кирпичной пыли.

Ещё мгновение Кацухиро видел лицо среди вздымающихся частичек света, нахмурившееся от разочарования и сжавшее полные губы.

Затем оно исчезло.

— Во имя праотцов, какая мерзость, — пробормотала Калама. Кацухиро повернулся и увидел, как её губы дрогнули от отвращения, а взгляд остановился на том месте, где появился призрак.

Он был в замешательстве. Создание, которое он видел в призрачном свете, было каким угодно, но только не мерзким. Воспоминание оставило боль в груди и страстное желание его возвращения.

— Все остаются на местах! — рявкнул сержант Онгоко. — Никто никуда не уйдёт, пока об этом не доложат.

Кацухиро уловил последний шорох листьев и запах леса.

— Чему ты улыбаешься? — резко спросил прищурившийся Леннокс.

— Ничему, капрал, — быстро ответил Кацухиро, убрав улыбку с губ.

Карачийские равнины, шестьдесят восемь дней до начала штурма

Странный свет пробудил Зеноби от беспокойного сна. Она проснулась, съёжившись на скамейке и прижимая флаг роты, словно ребёнка, вещмешок и лазган торчали из полуоткрытого шкафчика под ногами. Её голова покоилась на плече Селин, сложенная шинель служила подушкой, и та, в свою очередь, прижалась к Менберу, который сидел, втиснувшись в стену.

Свет пробивался сквозь окна колеблющейся золотистой дымкой. Солнечный свет и сам по себе был диковинкой для жителей нижних уровней улья, но такой Зеноби никогда раньше не видела. Она успевала время от времени ходить к внешнему слою улья, чтобы наблюдать за восходом солнца — это был почти обряд посвящения для тех, кто работал на конвейере, — и поняла, что есть что–то болезненное в проникавшем в вагон и отбрасывавшем тонкие длинные тени свете.

Внутрь набилось гораздо больше людей, чем предполагалось, так что скамейки были заполнены полусонными солдатами, почти столько же свернулось на полу между ними. Она тихо поднялась, но всё равно услышала бормотание и ворчание, когда вес остальных переместился, хотя она и пыталась освободиться, никого не потревожив. Она чуть не споткнулась о свой вещмешок, и ей потребовалось несколько секунд, чтобы перевернуть его и засунуть в деревянный шкафчик.

— Что ты делаешь? — пробормотал Ачебе, перекатившись боком в образовавшееся после её ухода пространство. Его веки дрогнули, зевок расколол лицо, обнажив тёмный язык и испачканные зубы. — Время завтрака?

Другие шевелились или уже проснулись, либо просто тихо сидели там, где оказались, либо, подобно Зеноби, осторожно пробирались сквозь лабиринт тел, чтобы посмотреть, что происходит.

Она не видела никого из офицеров — безопасности или армейских — и предположила, что они нашли другое жилье, более подходившее для их звания. Сержанты Алекзанда и Асари-докубо сидели на корточках в вестибюле у дверей, передавая друг другу нож, отрезая кусочки чего–то из пакета с пайками. Алекзанда поднял голову, когда её движение привлекло его внимание. Его глаза налились кровью, вокруг них пролегли тёмные круги, но выражение лица оставалось таким же решительным, как и всегда.

— Мне нужен свежий воздух, — сказала Зеноби, и через секунду поняла, как нелепо должна звучать просьба, исходившая от нижнеулевика, которая провела всю жизнь в семейной хаб-комнате лишь немногим менее переполненной, чем вагон поезда. — Я чувствую…

Алекзанда передал нож другому сержанту и встал, взявшись за ручку двери позади себя.

— На крыше есть что–то вроде мостков, — он открыл дверь и шум двигавшегося поезда стал громче. — Там уже несколько человек.

Она поблагодарила его кивком и шагнула мимо. Жилистая рука преградила ей путь, пальцы потянулись к древку знамени, которое Зеноби принесла с собой.

— Мы же не хотим, чтобы оно упало с крыши, не так ли? — строго спросил Алекзанда.

Зеноби передумала выходить, но у неё кружилась голова, и ей действительно нужно было уйти от запаха и жара окружающих. Она неохотно отпустила знамя и посмотрела, как Алекзанда ставит его в угол.

За дверью оказалась короткая дорожка из дранки и брезента, соединявшаяся со следующим вагоном. Вдоль неё на уровне талии и плеч были натянуты направляющие верёвки, но она не выглядела привлекательной, поскольку раскачивалась в такт движению поезда. К счастью, лестница на крышу представляла собой набор металлических перекладин, привинченных к стене самого вагона. Зеноби начала подниматься, глубоко дыша при каждом шаге. Воздух был прохладным, не холодным, испорченным масляным дымом двигателя из труб, но он не имел привкуса пота и страха, поэтому показался ей самым освежающим в жизни.

В воздухе витал ещё один запах. Мозо. Он напомнил ей о её тётях и дядях — мать и отец были против курения, что являлось редкостью в их семье — и её мысли вернулись на тысячи километров назад к Аддабе.

На мостках, представлявших собой металлическую полосу шириной чуть больше метра с коротким выступом, что протянулась по всей длине крыши, стояли ещё трое. Не было ничего, что могло бы помешать падению, но поезд шёл не очень быстро, так что если удастся обойтись без серьёзных повреждений, то добежать и запрыгнуть обратно не составит большого труда.

Она не узнала тех троих, что стояли там, двух мужчин и женщину. Их взгляды скользнули по её груди, а её — по их, проверяя нашивки.

— Эпсилон. Командное отделение? — сказала женщина, выгнув бровь и делая вид, что впечатлена. Вокруг её глаз пролегли морщины, на висках проступила седина. Руки покрывали мозоли от ручного труда, несколько шрамов от ожогов на щеках говорили о сменах возле кузниц. Если бы она была верхнеулевиком, ей вполне можно было бы дать сорок или пятьдесят, но зная жизнь на конвейере, Зеноби догадалась, что женщина старше её лет на десять, возможно, самое большее на пятнадцать.