Сладкая горечь - Дениз Робинс

— Ее поведение непростительно, — закончил Арман, — но она все это сделала из безумной ревности. Она всегда была такой, и, собственно, из-за этого мы с ней и расстались когда-то.

— А ты ее… любил?

— Ну, если молодой одинокий мужчина может любить симпатичную, но не интересную ему девушку, которая от него без ума, то — да, — признался Арман с легкой усмешкой сожаления.

— Понимаю, — кивнула Рейн.

— Ты просто чудо! — воскликнул он, склонился к ее руке и поцеловал.

Она едва слышно рассмеялась:

— Ах, ну к чему все эти глупости, Это же только в мелодрамах мужчины и женщины расстаются со словами: «Я подозреваю самое худшее, я не хочу тебя больше видеть». Мне не понравилась мадам Триболь, если честно, поэтому я готова была выслушать и тебя.

— Но все же ты во мне усомнилась?

Рейн закрыла глаза. Арман снова увидел блеснувшие слезы на длинных шелковистых ресницах, это его растрогало и встревожило, и он страстно жалел, что не вправе схватить в объятия эту юную хрупкую фигурку и поцелуями осушить ее слезы.

Она сказала:

— Но что мне совсем не понравилось — это когда Ивонна заявила, будто ты умолял ее о продолжении свиданий даже после нашей помолвки:

— Какая чудовищная ложь! — возмущенно отозвался он. — Я, напротив, всеми силами старался избавиться от нее, с тех пор как она объявилась здесь. Я понимаю, что ты можешь не верить мне на слово…

— Не продолжай, — прервала его Рейн. — Разумеется, я тебе верю. Женщины иногда бывают такими стервами. Особенно когда их бросают.

Он снова склонился к ее руке:

— О, Рейн, Рейн, я никогда не смогу вполне отблагодарить тебя, не смогу до конца выразить, как люблю тебя, независимо от того, что будет с нами дальше. Я не имею права тебя любить, но я люблю тебя. Ради всего святого, делай как знаешь, моя любовь, только перестань надрывать себе сердце.

— Постараюсь, только это будет нелегко. Я все еще в полной растерянности и не знаю, как мне поступить.

— Мадам Оливент сказала, что отвезет тебя в Лондон, как только герцогиня начнет вставать.

— Да. Тогда я увижу Клиффа, а потом… не знаю, может быть, поеду в кругосветное путешествие на корабле — там будет видно, — сказала Рейн с нервным смешком.

— Ну и отлично. Отдохнешь от нас, и у тебя будет время как следует обо всем поразмыслить.

— Мне стало легче, теперь, когда я с тобой поговорила, — прошептала она. — Знаешь, Арман, я просто не смогла бы пережить, если бы и ты упал с пьедестала.

Он посмотрел на нее, потрясенный и ошарашенный:

— Господи боже мой, не вздумай только снова меня туда поставить — ни один мужчина не хочет, чтобы его ставили на пьедестал. Это слишком шаткая позиция, а в моем случае и попросту незаслуженная.

Рейн слабо улыбнулась ему сквозь слезы. В глубине души она, глядя в его темные глаза, чувствовала, что ей хочется броситься ему на шею, обнять, целовать его, как он совсем недавно целовал и утешал ее. Она боялась ехать в Лондон, к Клиффу. Но у нее было слишком развито чувство долга; верность старой любви заставляла ее покинуть Канделлу и Армана.

Молодой человек вытащил из кармана платок и промокнул слезы на ее щеках.

— Ты похожа на смешную девчонку, и я тебя обожаю, — сказал он, поцеловал ее в ладошку и пошел к двери, потому что больше не мог оставаться с девушкой наедине и сдерживать свои порывы.

Рейн еще плакала, когда мать заглянула к ней в комнату через некоторое время. Однако сиделка, прощупав ее пульс, заявила, что он стал намного ровнее и что мадемуазель явно идет на поправку.

Рейн улетела с матерью в Лондон, так и не увидевшись с Арманом. Она тосковала, но боролась с искушением вызвать его к себе, зная, что по отношению к нему это будет нечестно.

К началу августа герцогиня настолько окрепла после инсульта, что смогла уже сама спускаться по лестнице, и речь ее стала разборчивой. Однако приступ болезни сказался на здоровье пожилой дамы, и теперь она выглядела особенно хрупкой, хотя мужество не покидало ее. Она нехотя согласилась с тем, что, учитывая обстоятельства, ее обожаемой внучке действительно лучше уехать в Англию.

В письме герцогиня сообщила Арману, что не оставляет надежды на его возвращение в Канделлу, и «Мэзон Фрэр» согласились закончить реставрацию монастыря; возобновление работ было назначено на первую неделю августа.

Для старой герцогини было большим ударом узнать, что ее внучка нипочем не хочет признавать помолвку с юным архитектором, но на этом Рейн настаивала бесповоротно. Осторожно, но твердо она напомнила матери и бабушке, что это из-за их интриг порвалась романтическая связь между нею и Клиффордом, поэтому они не должны противиться тому, чтобы она еще раз дала ему шанс завоевать ее сердце.

Адрианне де Шаньи не оставалось ничего, кроме как смириться, хотя и с недовольством. Но целуя внучку на прощание в день отлета в Лондон, она шепнула ей:

— Скорее возвращайся сюда — ко мне… и к Арману.

Рейн ничего не ответила. Она снова была в отличной форме, но так и не смогла принять окончательного решения. Она только знала, сидя в комфортабельном автобусе, который вез их в аэропорт, что покидает Канделлу с чувством грусти и сожаления. И даже мысль об ожидающей ее скорой встрече с Клиффом ничуть не уменьшала грусти от расставания с Францией… и с Арманом.

Клиффорд сидел в своей машине и курил. Он ждал Рейн. Его «ягуар» стоял на обочине Кенсингтон-роуд рядом с «Чайным павильоном». Это было когда-то одно из излюбленных мест их свиданий. Раньше, как только девушке удавалось улизнуть из дому, она тут же брала такси и приезжала сюда.

В этот августовский полдень, когда томное солнце золотило зеленые листья, отражаясь в стеклах витрин, Лондон был особенно красив, но Клиффорду все казалось отвратительным. Он с трудом пробился сюда по запруженным транспортом улицам и думал о том, что никогда еще Риджент-Парк не был таким неприятным: открыты лишь несколько ресторанов, всюду мусор — последствия празднества по поводу коронации. Все, кто мог, уехали из города — даже Лилиас Фицбурн укатила с отцом и тетей на итальянскую Ривьеру.

Только острая необходимость вынудила Клиффорда остаться в Лондоне в августе. Ему нужно было работать, конкуренция ужесточалась, хотя он и не хотел сам себе признаваться в этом. Вдобавок ко всему, перед тем как бедняжка Лилиас уехала, у них состоялись по крайней мере две довольно тягостные для него встречи. Ее, видите ли, заставляют ехать, она не хочет его покидать, с привычным раздражением думал Клиффорд. А как она рыдала! Он никогда еще не видел эту простоватую блондинку в таком горе. Здесь же, в Ричмонд-парке, куда он привез ее на прощальный пикник, она вздумала умолять его бросить все и вырваться к ней на какое-то время в Портофино. Разумеется, Клиффорд объяснил ей, что никак не может приехать в Италию, но пообещал, что будет с нетерпением ждать окончания годичного срока, назначенного ее отцом. Легкие обещания перемежались страстными поцелуями.