Французский палач - Крис Хамфрис

Водопады цвета: зеленые тона, заимствованные у леса, лиловые и синие, извлеченные из глубин океана, тосканские умбры и охры, такие интенсивные, каких не встретишь на земле, — постоянно сменяли друг друга, и не только в ответ на жар тигля или мерцание факелов, помещенных за прозрачными стенами. Они менялись сами по себе, стекло дышало и двигалось, то ритмично пульсируя, то обрушиваясь волнами осколков. По мере того как мир Авраама вращался, лепестки розы трансформировались, превращаясь в крылья бабочки, в алого ангела, несущего то яблоки, то шлемы падших воинов, из глазниц которых лились реки речного жемчуга. Капельки серебра, ромбы изумруда и агата. Ювелир Авраам соединял падающие камни в пламенное ожерелье.

Потолок над ним вращался, принося все новые сокровища. Авраам знал, что за светом факелов находится великая тьма, но об этом ему думать не следовало: ему сказали, что она больше не должна его тревожить. Весь его мир поместился внутри мерцающего калейдоскопа, ограниченного снаружи стеклом, а внутри — бурлящим содержимым тигля. Только это и должно его интересовать. У него не было других потребностей. Ему не нужны были еда и питье, которых у него всегда было вдосталь, но к которым его не тянуло. Превыше всего — трубка, которая так славно сглаживает все несоответствия его жизни своим сладким дымом, размывая ложную границу, открывая ему лживость существования, воспринимаемого чувствами, помогая сосредоточиться на подлинных истинах калейдоскопического мира.

Тайны раскрывались при каждом повороте головы. Его задача состояла в том, чтобы сделать их понятными для человека, который поместил его сюда. Для человека, который в эту минуту спускался по душным лестницам в подземелье дворца, неся в одной руке факел, а в другой, отставленной как можно дальше, — седельную сумку.

* * *

Последний пролет был особенно опасным: ступеньки осклизли и крошились, так что Чибо шел медленно. Замедлив шаг, он выровнял дыхание, а его мысли постепенно сосредоточились на внутреннем, как бывало всегда, когда он спускался в этот подземный мир, где обычные законы пространства и времени и видимые истины отменялись. Свет его факела отражался от мокрых стен, от агатовых жил, прорезавших твердый камень.

Стражник в маске с трудом повернул ключи в первой из двух дверей. Когда она наконец со скрипом открылась, Чибо попал в еще один плохо освещенный переход, в котором с каждой стороны было по три камеры. Когда он проходил мимо, внутри что-то зашуршало, но он не смог определить, кто издает эти звуки — человек или животное. Вероятно, нечто среднее между тем и другим. Обитатели этих сырых подземелий так давно не видели света, что превратились в полузверей. Чибо даже не мог вспомнить, кто они были и почему он осудил их на заключение. Однако не сомневался, что на то у него имелись вполне веские причины.

Он посмотрел в обе стороны, и из темноты в неверном свете факела блеснули звериные глаза. Что-то ударилось в дверь дальней камеры и оттуда послышалось рычанье, которое не смолкало все то время, пока он дожидался, чтобы второй безликий охранник открыл ему вторую окованную железом дверь.

«По крайней мере воды у них достаточно».

Эта мысль его позабавила. Некогда Чибо приказал, чтобы в его подземелье отвели подземную речку. Было очень утомительно тащить истерзанные тела вверх по лестницам и убирать их из дворца так, чтобы никто этого не увидел и не поднял шум. Теперь достаточно открыть люк и сбросить искалеченный труп. Он понесется по подземным речкам, пересекающим Сиену, и выплывет за многие лиги отсюда у какого-нибудь берега реки или пруда, и никто не сможет определить, откуда он появился.

Джанкарло Чибо фыркнул, и стражник, принявший это за выражение нетерпения, пробормотал какое-то извинение и начал вставлять в скважину очередной ключ. А потом вторая дверь заскрипела на ржавых петлях и впустила архиепископа в мир, который был его собственным изобретением. Возвращаясь сюда после очередного отсутствия, Чибо всякий раз испытывал гордость творца; вот и сейчас, осматриваясь, он улыбнулся.

Симметрия сводчатого зала — идеальна; однако эта красота была чистой случайностью, и света от дюжины факелов не хватало на то, чтобы озарить своды. Гораздо важнее была астрологическая ориентация помещения, чего очень нелегко добиться так глубоко под землей. Верхняя точка сводчатого помещения служила одновременно трубой, выводящей пары и дым, и силовой воронкой, втягивающей силы с небес. Непосредственно под ее центром, с точностью до волоса, располагалась стеклянная комната.

Множество слоев стекла поднимались над этим центром, создавая камеры размером в ширину ладони, наполненные осколками разноцветного стекла самой разной формы, от алмазной огранки до ромба, от треугольника до звезды. Каждая камера соединялась с водяным колесом, и каждое двигалось в соответствии с подъемом или понижением уровня жидкости в стеклянных амфорах, расположенных с каждого конца. Снаружи это казалось простым перекатыванием кусочков странной формы. Изнутри же это было калейдоскопом.

Внутри калейдоскопа находился источник жара, свечение которого можно рассмотреть сквозь двигающиеся камеры. Жар исходил от огромного котла, наполовину утопленного в пол. Невидимый источник тепла разогревал его до белого каления.

Всматриваясь в глубину странного устройства, Чибо разглядел фигуру человека, раскачивавшегося рядом с котлом.

Архиепископ нащупал под сутаной кусок лилово-желтого стекла. Как только этот странный ключ попал в неприметное отверстие, кусок стекла поднялся вверх, и, поднырнув под него, Чибо попал в многокрасочную призрачную комнату.

— Ну, Авраам, — заговорил он с пленником, — продвинулся ли ты вперед?

Старик в ермолке повернулся на звук голоса. Он слышал столько голосов, что уже не мог понять, когда говорит реальный человек, а когда — очередной голем, присланный для того, чтобы мучить его или отрывать от работы. Но потом он признал в пришедшем своего… патрона? Другого слова он подобрать не смог. Когда он в последний раз его видел? Этим вечером? Накануне? Месяц назад? В мире, где не вставало и не садилось солнце, время не имело смысла. Оно стало просто каракулей на листке с расчетами. Ему ежедневно сообщали о движении солнца и луны, потому что это было важно: невозможно найти философский камень, не имея самых точных данных.

Чибо посмотрел на своего бывшего коллегу и нынешнего пленника. Прошло уже десять лет с тех пор, как он изменил судьбу Авраама, и эти годы оказались немилостивы к иудею.

Чибо вспомнил энергичного молодого ученого, с которым познакомился. Авраам экспериментировал с различными металлическими сплавами для создания удивительных ювелирных изделий, а на доходы от них удовлетворял свою главную страсть — исследование тайн алхимии. Поначалу они работали вместе, делясь радостями открытий. Каких успехов они достигли! Они во многом превзошли Парацельса из Базеля и Аполлония из Виттенберга. Но в один прекрасный день Авраам захотел отвезти свою дочь к родне в Венецию: его огорчало, что она растет вне их веры. Чибо не мог быть уверен в том, что его коллега вернется, а ему необходимы были знания иудея, которые во многом превосходили его собственные. И Чибо заточил тело Авраама в этом стеклянном мире, а его разум — в опиумной трубке: неизбежная мера после того, как дочери удалось бежать и Авраам начал бунтовать.