Стена - Владислав Владимирович Тычков

все лампы. Мое лицо покрылось испариной. Казалось, вот-вот из темноты выползет нечто, поглотившее жизнь Сандера, и так же поглотит мою. Я вспомнил, как чувствовал уже однажды что-то подобное – именно здесь, в этой квартире. Как будто мрак уже давно поселился здесь, играя с людьми в кошки-мышки. А теперь игры закончились – Сандер умер. Я – следующий?

Дрожащей рукой я достал из кармана мобильник, нажал на кнопку и повернул его вспыхнувший экран к стене. На ней образовалось слабое белесое пятно. Я бесцельно поводил им туда-сюда, потом повернул вглубь квартиры – свет тотчас растворился, поглощенный мраком. Нет, туда я не пойду, решил я. Пусть это звучит как угодно нелепо, но я боялся. Да что там – я был просто в ужасе. Я повернулся снова к стене и тут же наткнулся на крышку электрического щитка. Дрожащими пальцами я открыл ее – все рубильники были выключены. Сандер решил сэкономить электроэнергию перед смертью? Чушь какая-то. Я поспешно поднял все рубильники – где-то в недрах квартиры еле слышно зашумел холодильник, как будто мрак издал бессильный вздох. Щелчок выключателя – и желтый свет разлился по прихожей.

Прислонившись к стене, я тяжело дышал. Свет от точечных светильников в потолке был каким-то мутным, будто перемешался с темнотой. Приглядевшись, я понял, что это пыль. Пыль висела в воздухе, наверняка поднятая каким-то небольшим сквозняком. Я посмотрел на пол – здесь не убирались как минимум месяц. Следы моих ног явственно отпечатались на слое пыли. Но где же тогда отпечатки ног Сандера? Почему их нет?

Я прошел в кухню. На столе, как и было написано в предсмертной записке, лежал конверт с завещанием – я посмотрел его на просвет. Его, как и все остальные поверхности в квартире, покрывал тонкий слой пыли. Значит, конверт оставили здесь уже давно, решил я. Получается, что Сандер решил покончить с собой не вдруг; он готовился к этому заблаговременно, продумывал все до мелочей. Только где же он был все это время, после того, как написал завещание?

Что ж, пока ответ на этот вопрос найти не представлялось возможным. Я взглянул на экран мобильника – было уже почти десять вечера. Нужно было позвонить родителям Сандера. И, видимо, Марине. От этой мысли мне стало не по себе. Что я им скажу? Как я им скажу? «Боже, Сандер, ну ты и сволочь!» – промелькнуло у меня в голове.

Марина. Что-то с ней? Как она? Если Сандер упомянул ее в своей записке, значит, роковой приступ ее пока миновал. Судьба снова сводит нас вместе. Таким ужасным способом. Как будто ее аргументы закончились, и пришлось приступить к ультимативным действиям. Неужели… неужели и вправду все это – только для того, чтобы свести нас вместе? Да ну, чушь какая-то, что я себе вообразил – что весь мир крутится вокруг меня? Абсурд. И тем не менее…

Я усилием воли отбросил ненужные мысли. Сейчас нужно думать о другом. Я нашел телефонный аппарат, вытащил из-под него большой блокнот, где неровным почерком Сандера были записаны имена и телефоны, и отыскал в нем телефон родителей. Минут пять я сидел, теребя листок с номером телефона, неизвестно зачем выучивая наизусть последовательность цифр. Сердце билось, как перед выходом на эшафот. Но нужно было звонить. Я поднял трубку и набрал номер.

Ответили не сразу. Видимо, родители Сандера ложились спать. Раздраженный мужской голос ответил «Да!». Я мысленно поблагодарил высшие силы, что ответил отец – говорить это матери мне, наверное, не хватило бы сил.

– Алло, здравствуйте, – сказал я. – Я – друг вашего сына. Я звоню из его квартиры в Москве. Вам необходимо приехать сюда.

– Что? Зачем это? – голос явно был не в духе. Что ж, тем лучше.

– Ваш сын умер. Сегодня, разбился в автокатастрофе, – я решил не раскрывать всех подробностей. Пусть в милиции их рассказывают.

На том конце воцарилось молчание.

– Что… что вы говорите? – голос задрожал.

– Саша умер, – повторил я как мог бесцвеᥠно. – Пожалуйста, приезжайте.

Я повесил трубку и перевел дух. Так, сейчас они скорее всего перезвонят, чтобы убедиться, что их не обманывают. Через минуту телефон зазвонил.

– Алло, – ответил я.

– Кто вы? Что вы делаете в квартире моего сына? – злобно спросил тот же голос.

– Я – его друг. Он… – я понял, что скрыть всех обстоятельств не удастся, – он просил меня уладить все дела, связанные с его смертью.

– Что? Что это значит? Что вы такое говорите?

– Он совершил самоубийство. Врезался на машине в стену, предварительно проколов подушки безопасности.

На том конце раздались рыдания – мужские и – вдалеке – женские.

– Вы… вы что… вы… он… он умер? – голос, казалось, захлебнулся. Женщина вдалеке завопила. Я кожей почувствовал, как из моих глаз что-то потекло.

– Он умер, – повторил я. – Пожалуйста, приезжайте. Я буду встречать вас в аэропорту. Позвоните мне, когда приедете, – и я продиктовал номер своего мобильника. Не знаю, записали ли его – на том конце трубки не было слышно ничего, кроме всхлипов и рыданий. Я попрощался в пустоту и разъединился. Этот разговор отнял все мои силы. Я собрал вещи, запер дверь и вышел на улицу, не выключив свет. Оставаться в этой квартире я не собирался.

– Где тут ближайшая гостиница? – спросил я, остановив машину. Водитель секунду подумал.

– На Бакинских комиссаров. Центральный дом туриста, – ответил он. Ни название улицы, ни гостиницы мне ровным счетом ни о чем не говорило. Только отдавало какой-то советской пропагандой.

– Поехали, – я бросил рюкзак и сел на заднее сиденье.

Центральный дом туриста оказался высоченным зданием с шикарным вестибюлем и обшарпанными номерами. Но меня это сейчас волновало меньше всего. Я бросил рюкзак на пол, снял куртку и как был, в свитере и джинсах, упал на продавленную кровать, тут же провалившись в тяжелый беспросветный сон. Сон, не суливший ничего хорошего. Словно взял короткую передышку между кровопролитными боями.

XIX

Позднее осеннее утро лизнуло меня своим болезненно-серым языком. Я понял, что уже не сплю, и открыл глаза. Окно двадцать шестого этажа было полностью серым – в нем лишь бесстрастно висело остывшее небо. Я поднялся, умылся и подошел к окну. Жизнь текла где-то далеко внизу; я взирал на нее с высоты, куда не достает уличный шум и где царит неколебимое безмолвие вечного покоя. Отсюда, с вершины несуразно высокого здания, вздыбившегося посреди муравейника оживленных проспектов, эта нижняя жизнь казалась не более чем бессмысленной и бесполезной суетой. «Вот где подходящее место для самоубийства», –