Можно я побуду счастливой? - Мария Метлицкая

Она промолчала. Просто сделала вид, что ей это неизвестно.

Вот что она рассказала мне, своей внучке: «Конечно, я растерялась! Да нет – ошалела. Ну еще бы – я ведь живая! Сидела полдня на стуле и ревела, ревела. Все думала – как буду жить? Как посмотрю в глаза ему, этому…?

Но отрыдала и решила – а что я хочу? Бросить в лицо мужу, что он подлец? Собрать ему вещи? Выставить за порог? Он уйдет – а что ему делать? А я? Останусь одна да с тремя на руках? Останусь без любимого мужа? Без хорошего, работящего, доброго и умного мужика? А хорошо ли будет мне? А моим детям? Подумала, подумала и решила – ничего ему не скажу! Пусть будет как будет. Захочет уйти – не удержу. А захочет остаться – значит, любит. И это вот главное!»

Женщины деда любили – это очевидно. Но так, как моя бабушка, никто и никогда никого не любил! В молодости я завидовала – ей выпала такая любовь. Дед мой, Александр Федорович Завидков, был, безусловно, большой личностью. Его было за что любить – да и мужская харизма!

Я помню, как звонким голосом бабушка звала любимого мужа:

– Саня, Санечка!

Когда родился мой средний сын, названный в честь деда, я стала называть его Саней. Бабушка меня тут же поправила:

– Саня – это твой дед! И второго Сани не будет!

Я посмеялась и стала звать сына Шуней: Саша, Сашуня, Шунечка.

Ни разу в жизни ничего не сказала деду о той истории, не попрекнула, не обнаружила своего недовольства. Что было там, в той семье? И вообще, была ли семья – там, у той женщины, ворвавшейся в нашу спокойную жизнь? Этого мы не знали. Просто бабушка решила – та часть дедовой жизни ее не касается! Эта жизнь не ее, всё, точка.

А что уж было у нее на душе… Можно представить.

Кстати, соседи наши кипели от злости – ну не получили они долгожданных скандалов и истерик. Полный облом! А с каким упоением ждали! Не оправдала умная Клавдия ожиданий, не оправдала!

Жили мы в коммуналке на улице Большая Пионерская, бывшая Большая Дворянская. Во дворе дома рос огромный тополь, на нем висели качели. Тополь этот – спасибо коммунальщикам и озеленителям – жив до сих пор. Когда-то – об этом тоже я узнала не сразу – весь дом принадлежал семье деда, московской родне. А потом им выделили три комнаты, решили – достаточно. И правда – достаточно!

Дед сделал так, что внутри коммуналки была наша, отдельная квартира – да еще с туалетом и ванной! Умудрился мой мудрый дед выгородить пространство, отделиться.

Помню огромный коридор с тазами, велосипедами, санками, цинковыми корытами и черным эбонитовым телефоном. А еще – исписанные блеклые обои с телефонными номерами и огрызок карандаша на веревке – чтобы было чем записать телефон.

Из соседей помню грузчика дядю Шуру, здоровенного, с огромными ручищами, вечно пьяного и страшного – вся коммунальная кухня пряталась от него по углам.

Тетя Поля, пристававшая к водопроводчикам:

– Вы не могли бы у меня покурить? Я так люблю запах мужчины!

Очередной командированный (а напротив был авиационный завод), опасливо озираясь, осторожно шел в комнату и там «курил» до утра.

Тетя Тоня работала костюмершей в Малом театре и иногда позволяла себе брать на время театральные костюмы. А вдруг? Вдруг это поможет устроить судьбу?

А вечная соперница тети Поли, тетя Ася, тоже из квартирных Мессалин, грозилась написать «куда надо».

Сколько же было неустроенных одиноких женщин, старающихся любыми путями устроить судьбу!

У тети Аси был сын Алеша, олигофрен. Жил он в интернате, но на выходные и праздники тетя Ася забирала его домой. Давала ему вырезать из открыток картинки и предлагала поиграть со мной. А я его, здоровенного лба, до смерти боялась – он только мычал, и изо рта у него текли слюни.

Еще жила в квартире тетя Люся по кличке Первачиха, ярая коммунистка. Очень любила заглядывать в чужое помойное ведро. Если дед выносил ведро, а дома никого не было, она заскакивала в наши «хоромы» и шуровала. Шпионила за соседями и тут же писала, доносила – «давала сигнал».

Отец мой был старшим сыном в семье. В детстве он давал «прикурить» – плохая компания, карты, драки, шпана. Однажды дед спас его от тюрьмы, просто не выпустив на улицу, заперев дома. В ту самую ночь отцовские дружки грабанули ларек, и все дружно загремели в тюрьму.

Отец мой тут же пришел в чувство – таким сильным было потрясение от случившегося – и начал учиться.

Родители поженились совсем молодыми, и мой папа привел молодую жену в дом. Мама моя была красавицей, и понятно, что отец, встретив ее, потерял голову. Но характер у нее был… сложный. Плохой был характер. С ней было трудно всем и всегда, что поделать! Больше всех, думаю, страдала от этого она сама. Уверена, что строптивая мама никому не нравилась. Но терпели, молча терпели – что поделать, выбор любимого сына.

Мезальянс был очевиден – зажиточная московская семья, огромная родня, друзья, застолья, высокая должность деда, карьера бабушки. И мама – девочка из глухой станицы, полусирота, живет у родни в Домодедово и к тому же очень строптивая.

Теперь понимаю, каково было бабушке наблюдать за семейной жизнью любимого сына – разговор у мамы был до предела короткий – руки в боки и все! Никаких компромиссов!

Сколько же нужно было душевных сил, сколько мудрости, сколько терпения, чтобы смолчать и приветливо улыбаться немилой невестке? Все – ради сына, ради покоя в доме. И еще – ради мужа.

Развелись мать с отцом довольно быстро – после громких скандалов, бурных разборок, отчаянных криков и даже битья посуды. После развода мой отец уехал на Север, а бабушка с дедушкой продолжали с мамой общаться. Странно, но мою строптивую маму дед очень жалел и выхлопотал для бывшей невестки комнату на улице Щипок, дом 23 дробь 49 – тогда это был огромный подарок.

А я осталась в доме бабушки и деда. К моему рождению бабушка заставила деда взять участок под дачу. Под Загорском построили маленький домик.

У бабушки мне было спокойно, комфортно и – счастливо. Дед часто ездил за границу – в Болгарию, в Польшу – и привозил мне сказочно красивые вещи: розовое пальто, цветные беретики. А бабушка Клава, к тому времени уже пенсионерка, ходила со мной в театры, в музеи, в кружки. Часто мы бывали в Бахрушинском музее – там служили ее подруги. Я занималась музыкой, танцами, пела в Локтевском хоре.

Бабушка учила меня накрывать столы, красиво одеваться, красиво причесываться, смеясь, украдкой от деда и матери, проводила стеклянной палочкой с духами у меня за ухом. «Красота женщину не испортит!» – шептала она.

Именно бабушка Клава научила меня печь теперь уже мои знаменитые пирожки. «Сложи ладонь гамачком, – говорила она, – тогда и начинки можно положить премного!»

Она приучила меня к чистоте – неопрятных женщин, плохих хозяек, ленивиц, она презирала. Быть женщиной – вот чему научила меня бабушка Клава! Хочется верить, что все ее уроки не пропали, не прошли зря! Но судить об этом, конечно, не мне.