Теоретик - Владимир Корн

– Грек, а ты? – без всякой уверенности спросил Гриша, когда кружки остальных были наполнены примерно на два пальца каждая. – Может, с нами? Хотя бы символически?

– Лей как всем, – ответил Грек и даже подвинул кружку к нему поближе.

У Гриши удивленно взметнулись брови: что в мире случилось такого, если Грек вдруг решил присоединиться к остальным? Другие тоже выглядели не менее озадаченными. И лишь Гудрон почему-то помрачнел.

«Чего это он вдруг? – размышлял я. – Откуда у Гудрона такая реакция? Неужели Грек запойный? Хотя в нашем-то положении чего этого опасаться? При всем желании ему не удастся уйти в запой – нечем. А может, причина кроется в чем-то ином? Например, он буен во хмелю. Справиться с ним, с его-то навыками, даже всем вместе будет ох как нелегко! А если Грек еще и схватится за оружие?!.»

– Ну так что, – поднял кружку Грек, – за то, чтобы непогода ушла?

– Георгич, – осторожно сказал Гудрон, – а может, ну его на фиг?

– Боря, ладно тебе! Всем так всем. – И Грек, подавая пример, вылил в рот содержимое кружки.

Остальные сделали то же самое. Гудрон выпил последним, перед этим тяжело вздохнув. Закусили, позвенев ложками о край общей посудины. Грек указал Грише на фляжку: наливай. Сноуден сделал это явно торопясь, в опасении, что тот передумает. Затем Гриша разливал уже без всякой команды, правда, не забывая перед этим покоситься на нашего командира. Глядя, как Грек пьет, Гудрон лишь вздыхал, но больше возразить даже не пытался. Поначалу было весело. Шутили и смеялись все, даже вечно невозмутимый Грек. Затем он внезапно помрачнел и, что называется, ушел в себя. Гудрон, указав на него глазами Янису, пересел поближе. «Сейчас начнется», – понял я. И не ошибся.

Грек, страшно проскрежетав зубами, вдруг со всей силы опустил кулак на наш импровизированный стол. Благо тот состоял из двух толстенных плах, которые просто лежали на полу, иначе точно бы развалился на части. Или, по крайней мере, опрокинулся.

– Это моя вина, что их теперь нет! – И столько в его голосе было горечи, что я поневоле вздрогнул. – Именно моя.

Гудрон как будто этого и ждал.

– Георгич, ну сколько можно себя винить? – торопливо зачастил он, обняв Грека за плечи. – Никто ни в чем не виноват, так сложились обстоятельства. А ты всего лишь выполнял приказ.

– Приказ, говоришь?! Если бы я на него наплевал, все остались бы живы! А так, на чужой земле, на чужой войне, непонятно за что! У них даже могилок нет, куда матери могли бы прийти поплакать: все там остались, под Босрой!

– Ну полно тебе! Ты же не бросил их, ты среди них был! Просто у них одна судьба, а у тебя другая. У них – там остаться, а у тебя – выжить. Забыл, что ли, сколько после этого случая в госпитале провалялся? Могли бы и не спасти! Ты что, теперь всю жизнь винить себя будешь?

– Буду! Они же у меня до сих пор перед глазами стоят! И смотрят все с укоризной: ну что же ты, командир?! Мы ведь толком и пожить-то еще не успели!

– Знали они, на что шли. Все добровольно, никого не принуждали.

– Гудрон… – тихо позвал Гриша и указал глазами на флягу: возможно, это поможет?

Но тот лишь отмахнулся и продолжил:

– Георгич, ну в самом-то деле! Тебе лучше меня известно: в этом гребаном мире невинных овечек нет! У каждого есть такое, за что он сюда и угодил. У Яниса, Профа, Сноудена, Теоретика, у меня самого… у всех. Так ведь сразу и не скажешь, куда именно мы попали: как будто бы и не ад, и на чистилище непохоже, и уж точно не рай. И наша задача неясна: то ли просто выжить, то ли собирают нас для какой-то непонятной цели, то ли еще для чего. Но мы здесь, а то, что на всех нас висит, никуда не делось. Нам этот крест до конца жизни на себе нести. А может, и есть шанс от него избавиться, если людьми будем. Не такой мразью, как перквизиторы, бандиты всех мастей и прочая шваль. Глядишь, и зачтется нам…

– Все, – оборвал его на полуслове Грек и совершенно трезвым голосом сказал: – Забыли. А ты, Борис, если увидишь, что я кружку ко рту поднес, забей мне ее туда по самое донышко. Всем спать. Теоретик, Проф – первая часть ночи ваша.

Наутро Грек выглядел таким же, как и всегда: уверенным в себе и невозмутимым. Ничего в нем не указывало на то, что произошло накануне вечером, когда я сам видел выступившие на его глазах слезы. У Грека – слезы!

На следующий день дождь закончился. К полудню, который мы встретили в пути, вокруг стояла такая удушающая жара, что поневоле напрашивалась мысль: лучше бы все-таки под дождем: какая-никакая, но прохлада. Я механически передвигал ноги, практически не обращая внимания ни на что вокруг, и вспоминал вчерашний разговор.

Как и обычно, все началось с подначиваний Славы Гудроном. Дело привычное, да и Гудрон, как бы там ни было, никогда не переходил ту грань, за которой дружеские подшучивания переходят в язвительное ехидство или просто становятся злыми. Такой уж у него талант: как будто бы и уколы острые, но и оскорбляться повода нет.

По лицу Славы было понятно, что вскоре он разразится очередной тирадой на тему какого-нибудь особенного свойства человеческого мозга. Так оно и случилось. С чего у них начался разговор, я особенно не прислушивался, но речь шла об окружающем нас мире.

– Борис, а с чего ты взял, что он не иллюзорен?! Что не существует только в твоем мозге, а сам ты не лежишь в горячечном бреду? Или не ходишь из угла в угол в палате психиатрической лечебницы? Возможно, именно в этот момент тебя осматривает твой лечащий врач, сокрушенно качая головой: да уж, тяжелый случай! Анамнез такой, что никакой надежды на исцеление не существует даже теоретически!

– Ну и какие у меня для этого могут быть предпосылки? Мы с тобой разговариваем, на улице идет дождь, из щелей дует, мне хочется жрать, а Гришины портянки воняют так, что хоть противогаз надевай.

Сноудена Гудрон обвинил совершенно беспочвенно, в надежде на ответную реакцию. Тот не клюнул, лишь презрительно фыркнул:

– И что из того, что на улице дождь, а из щелей дует?

– Слишком сложно для того, чтобы мне все это казалось, вот что!

– Сейчас! Наш мозг самодостаточен и, замкнувшись сам на себя, способен создать целый мир, который будет существовать только у тебя в голове. Со своим блек-джеком и гм… женщинами с пониженной социальной ответственностью, как модно с недавних пор говорить.

– Там модно, на Земле, – не преминул поправить его Гудрон. – Тут все по-другому.

– Не суть, – отмахнулся от него Слава. – Есть такое расстройство психики, как онейроидный синдром. Это одна из разновидностей шизофрении. В этом состоянии больному видится все что угодно. Он борется с пиратами, преследует «Летучий голландец». Присутствует при глобальной катастрофе, когда вокруг него рушатся целые города, гибнут миллионы людей, а то и вся планета раскалывается на части. Бродит среди жителей Древнего Рима, участвует в их заговорах и восстаниях. Совершает межпланетные путешествия, попадает в ад или рай. Перечислять можно бесконечно. Причем он не просто смотрит кино в своей голове, все куда сложнее. Да что там говорить об онейроиде, когда даже при алкогольном делирии, или в просторечии белой горячке, человек не просто видит всяких там чертиков, инопланетян или эльфов. Он разговаривает с ними, чувствует их запах и даже, прикасаясь, осязает. А если в это время с помощью приборов заглянуть в его мозг, они дадут показания, как будто действительно все происходит на самом деле. Куда там бедному Голливуду с его фантастическими блокбастерами!