Шестьдесят килограммов солнечного света - Халлгримур Хельгасон

фьорд), – а сейчас хмель разом вылетел из его головы, но в его башмаках он все-таки еще бродил, потому что его несколько раз угораздило треснуться головой на гололедице, захватившей косу, так что, когда он постучался в двери Мадамина дома, он был мокро-грязный и пропахший винищем.

К двери подошла экономка Раннвейг и, открыв, тотчас подняла брови, – а за ее спиной, на сухом-пресухом дощатом полу у края лестницы перед взором вошедшего встали две пасторские вдовы, культурные и штукатурные, и обе подумали одно и то же: такого непросохшего юноши они не видели с той поры, как познакомились с собственными мужьями. Что такого с этой Пасторской школой, – там, что ли, одно пьянство преподают?

С тех пор как преподобный Йоун нырнул в могилу, жителям Сегюльфьорда с юга завозили новых пасторов дважды: сначала прибыл еще один Йоун, или Йоун Следующий, как его называли сперва, а потом к нему пристала кличка Йоун Слезший. Бог вытащил его из этого фьорда всего через два года, подыскав ему брачную партию на востоке страны. После него был преподобный Эггерт, уже завершавший свою карьеру. Пил он меньше других и по-настоящему пьян никогда не бывал, разве что в дни богослужений, а его крепко сшитая супруга следила, чтоб не стряслось ничего плохого, сидела на передней скамье с тетрадкой, как суфлер, и, где надо, подавала реплики. Зимой они оба очень деловито преставились.

– Не лучше ли вам снять эту одежду здесь? – спросила Раннвейг юношу с юга, принесла для него чулки и старые нижние штаны преподобного Йоуна Слезшего и закрыла внутреннюю дверь прихожей. И новопоставленный священнослужитель принял последнее посвящение: переоделся из южного костюма в северную одежу и вошел в гостиную новым человеком, занял место у окошка, за несколько секунд отрастил усы и приобрел в голосе ответственные нотки:

– Доброго вам вечера! И сердечно благодарю за прием. Это… хороший дом.

– Здравствуйте. Меня зовут Гвюдлёйг, я вдова покойного пастора Йоуна.

– Здравствуйте и вы. Меня зовут Сигюрлёйг, я вдова покойного пастора Тоурарина.

Они подали друг другу руки. И когда он сделал шаг вперед, половица слегка скрипнула. Мадамы были на голову ниже него, в длинных черных юбках, с черными кистями беретов на седых волосах.

И тут его посетила мысль, что он вошел в заколдованный дом.

Ведь они и его переживут – эти красиво-субтильные женщины, и он прибавит свой экземпляр в этот уникальный Музей пасторских вдов. Его преемника встретят уже целых три вдовы! В блестящих от старости, сероватых глазах этих женщин он увидел целые годовые выпуски утраченных иллюзий, целые недели скуки, скрашенной надеждами, и, наконец, облегчение, которое им принесла смерть. На самом деле пасторским вдовам в этой нелегкой стране жилось, пожалуй, лучше всех: специальный фонд обеспечивал им доходы, жилище и помощь по дому. Они были свободны от тяжкого труда, а что самое ценное – они были свободны от своих мужей, вечно пьяных и вечно похмельных. Ауртни увидел, как дело обстояло в реальности: хотя эти женщины не могли сделать так, чтоб на душе у них было хорошо, сейчас их жизнь была гораздо лучше, чем когда-то. Этим вдовам за один вечер удалось то, что Пасторской школе не удавалось два года: вырвать его из объятий Бахуса. Может, его заела совесть из-за того, что в этот поселок он прибыл прямиком из бара (где-то в задней части головы у него еще гремел датский гимн, который он мурлыкал с собутыльниками с презабавной энергичностью под собственный в дугу пьяный аккомпанемент на пианино всего два часа назад: Kong Christian stod ved højen mast!) [47], но ему честно захотелось показать себя этим любезным подбородкам с лучшей стороны. И на следующий день он тотчас принялся за работу. Он окинул поселок своими дальновзорыми глазами из своего окна на верхнем этаже Мадамина дома и почувствовал, что это место наполнит всю его жизнь, а он – его жизнь. Новый пастор начал день с того, что отправился в церковь и оценил ее состояние. Не прошло и недели, как он заказал крестильную купель, подсвечники для алтаря, обшивку и черную краску для стен снаружи, стекло в разбитое окошко и новые лопаты для могил. Потом он настроил принесенный морем орган – «Фанфарона из вод» и начал было заполнять перечень домашних визитов, запланировал посетить все хутора во фьорде, а вдобавок повесил при дверях церкви претенциозный календарь с расписанием богослужений. Люди почувствовали, что в их фьорд пришло какое-то будущее. Этого нового пастора переполнял отнюдь не спирт. Да! Наконец в Сегюльфьорд привалила удача: его жители выиграли в большой пасторской лотерее.

В первое же воскресенье преподобный Ауртни созвал всех на мессу, и в следующее воскресенье тоже. Но когда людям пришлось идти в церковь третье воскресенье подряд, им стало не по себе. Другие-то пасторы служили мессу только трижды в год. Не стоит ли подыскать этому пламенному духу еще другие дела? Так что на следующую неделю он уже заседал в совете хреппа. Пианистопалый образованец сел за один стол с соленобородыми хуторянами. Он им не понравился: мол, этот усатик, небось, акулью снасть никогда не видел! – но новый хреппоправитель, теплый и пухово-мягкий Хавстейн Гвюдстейнссон с колесящей походкой и заразительной обходительностью, ни к кому не относился с подозрением и из всех извлекал самое лучшее.

Кто со стороны пришел, у того взгляд острее. Пастор Ауртни заметил, что здесь самое срочное дело – возвести причал. Корабли, ходящие вдоль побережья, начали останавливаться здесь по графику, а норвежские китобои шастали во фьорд и из фьорда и даже наскребли материалов на сарай на оконечности косы, который воздвигли с разрешения хреппоправителя, и сейчас само торговое товарищество «Крона»[48] – североисландская империя – воздвигла здесь жилище для рыбаков и лавку. На площадке за ним хуторяне-акулопромышленники топили жир, прямо возле кладбища, в больших, врытых в землю котлах, с присущими этому занятию дымом и вонью. В жиротопные дни от всей косы валили клубы, словно от блина на сковородке. Перед Мадаминым домом сейчас стояли четыре других деревянных дома Сугробной косы – не дерновые хижины-полуземлянки, а настоящие жилые дома. Хреппоправительский дом, Факторский дом, Докторский дом и Норвежский дом. Соответственно, здесь сложилось высшее сословие из девяти человек: пастор, врач, «фактор» (торговец), «ассистент» (его помощник), две пасторские вдовы и норвежец-бондарь Эйвинд Йессен с супругой. Такой публике пристало всходить на борт, не замочив ног. Поселок без причала – все равно что дом без дверей.

Но эти аргументы он придержал для себя, ведь акулодобытчики из совета хреппа понятия не имели