Я был «майором Вихрем». Воспоминания разведчика - Евгений Березняк

У Рузи большая семья, четверо детей. Стефа после войны долго и мучительно болела.

С глубоким волнением обошел я после трапезы в лесу комнаты, где мы, бывало, засиживались допоздна с хозяином дома.

Заглянул в амбар — тогда он был под общей крышей с домом, а сейчас передвинут к лесу. В этом амбаре Михал за несколько дней до моего прихода устроил схрон для капитана Михайлова. Амбар и теперь доверху завален сеном.

— Я была во дворе, когда немцы выскочили из лесу. Вижу — к нам. Хотела крикнуть, предупредить, да не успела. На меня накинулись. Схватили. Офицер заставил идти вперед. Сам, пригнувшись, с автоматом шел за моей спиной. Видно, боялся: вдруг в доме партизаны.

Рузю с утра погнали на окопы. Швабы многих тогда гнали на окопы. Меня, Ольгу Совецку, татуся допрашивали во дворе. С Рузей я встретилась в Монтелюпихе. Рузю потом уже взяли, но и она сказала, что ничего не ведает, не знает. Мы с ней сидели в одной камере. Двенадцать дней. Отца увидела в коридоре на третий день и сначала не узнала: так его сильно били. На руках, на спине рваные раны. Он шагнул ко мне: «Две ночи сижу, дзецко, в камере с псами».

…Была такая камера в Монтелюпихе. Чуть сдвинешься с места, руку поднимешь — и натренированные псы бросаются на тебя, терзают твое тело. И еще он крикнул: «Держись, дзецко. Держись!».

Нас каждый день допрашивали: с кем была Ольга Совецка? Кто еще приходил? Где главный командир? Меня ставили лицом к стене. Стреляли. Пули летели над головой. И снова — допросы, допросы, допросы. Потом все прекратилось.

Татуся, как мы узнали, вывезли в Освенцим. Его видели там наши знакомые. Погиб наш татусь за день до освобождения Кракова. А нас — в Равенсбрук, женский лагерь смерти.

Две недели нам не давали никакой пищи. И мы бы умерли наверняка, да выручили русские, француженки. Рузя заболела сыпным тифом. Сует мне кусочек сахара: «Возьми, Стефа, мне уже ничего не нужно». В бараке узнали, что в лагерь нас отправили за помощь Советам. И помогали нам многие: кто пайком, кто лекарствами. Где и как их доставали в том аду? То ведают пан Бог и его единственный наияснейший сын Иисус. Рузю прятали от разных комиссий, проверок, а то бы ее больную — сразу в печь. Оправилась. Потом, уже после освобождения лагеря американцами, Красный Крест вывез нас в Швецию. Весила я сорок шесть килограммов, Рузя — сорок четыре. Когда меня раздели, врачи удивились, как я еще живу. Потом мы недели две с Рузей учились ходить. Стали проситься домой. Надеялись: жив татусь. Но застали мы осенью сорок пятого года пустой, осиротевший дом. Да что наш дом — вся Польша воскресла «с попелу».

Пока Стефа рассказывает, Рузя хлопочет за столом. Вспомнили старого Скомского. Большой двухэтажный дом. Я поинтересовался, кто теперь живет в бывшей усадьбе Скомского. Рузя улыбнулась:

— Наши дети. Помните каштановую аллею, старый парк? Теперь там новая школа.

— А как молодой Скомский? — поинтересовался я. — Бывает ли в этих местах?

— А как же! Каждое лето. И всегда заезжает к нам. Сказывают, большим профессором стал молодой Скомский. Татусь в него верил, недаром говаривал: «Хоть из панского семени, а чловек». Будете в Кракове — передайте молодому Скомскому: доброе дело не забывается.

Протяжный, мелодичный «Хейнал» — древний сигнал Мариацкого костела, — плывет над улицами, садами Кракова, над его башнями, шпилями, островерхими крышами, над великолепной готикой его костелов и торговых рядов.

Идем вдоль аллей Плянтов — огромного зеленого кольца, окружающего центр старого Кракова. Бохенек, как и все краковяне, влюблен в свой город. Из рассказа Владислава вставало перед нами далекое прошлое, сегодня и завтра мяста Кракова.

Одним из крупнейших торговых центров Европы увидал Краков, «Кароко», арабский путешественник купец Ибрагим ибн Якуб во второй половине X века.

Краков — ровесник Киеву и во многом как бы повторяет его судьбу.

Киев и Краков… Не так уж много на свете городов, на облике которых столь ярко отразились бы судьбы народов, наций. Киев — «мать городов русских», Краков — «глава и матерь всего королевства».

Именем легендарного перевозчика Кия назван град на Днепре. Мифическим ореолом окружено также имя воинственного вождя Крака. Как гласят народные предания, Крак победил страшного дракона, жившего в одной из пещер Вавельского холма. На этом месте Крак в честь победы основал город и дал ему свое имя.

И трагические страницы в книге истории двух городов — рядом.

1240–1241 годы — годы нашествия полчищ хана Батыя на Киев и Краков. Воскресший из пепла Краков затем официально становится стольным градом Польши.

В прошлую войну черное крыло смерти, разрушения снова коснулось двух городов. Бабий Яр и Освенцим, взорванный Крещатик и заминированный, приговоренный к гибели город на Висле.

Не покорились. Седые главы свои не склонили. Выстояли.

Краков и Киев сегодня — города-побратимы.

Как и Киев, Краков вобрал черты современного социалистического города, неувядаемую красоту прошлого. Притихшие, потрясенные величием человеческого духа, пробивающегося сквозь мрачный фанатизм и аскетизм средневековья, стояли мы в Мариацком костеле перед огромным алтарем Вита Сквоша.

Дерево, ожившее под пальцами великого скульптора — польского Микеланджело, вот уже почти пять столетий глубоко волнует каждого, кто переступит порог храма. В центре алтаря — группа апостолов, поддерживающих скорбящую Деву Марию. Лица, фигуры святых полны динамики, трагизма. Мудрость, страдание, надежды, утраченные иллюзии прорываются сквозь католические каноны. И весь костел святой Девы Марии с его стрельчатыми узорами, сводами, двумя башнями — классический образец поздней готики. Большой двухбашенный костел кажется легким, устремленным в заоблачные выси, чем-то неуловимо напоминает человека с поднятыми руками.

Мы вышли из костела как раз в ту минуту, когда на Мариацкой башне, увенчанной шлемом, появился Трубач, и снова над городом поплыли волшебные звуки «Хейнала».

Вливаемся в оживленно жестикулирующую толпу туристов. Площадь. Я люблю эту шумную многоязыкую площадь. Кого только не встретишь здесь! Краков не случайно называют крупнейшим туристским центром народной Польши.

А вот и земляки-киевляне, присоединяемся к ним. Гид — молодой человек в очках, в модном свитере, со значком Ягеллонского университета — на чистейшем русском (русский изучают во всех школах народной Польши) поведал нам историю «Хейнала». Давным-давно высокая башня костела служила городу сторожевой вышкой. Однажды стражник — стражак — заметил клубы пыли, услышал конский топот: к стенам Кракова лавиной катили на своих низкорослых лошадях татары.

Стражник поднял горн, и сигнал тревоги понесся над спящим городом. Только вражеская стрела, пронзив сердце смельчака, оборвала «Хейнал». С тех пор прошло шесть веков, но ежечасно открывается дверца на башне Мариацкого костела, выступает деревянный трубач, и все повторяется сначала: звучит на все стороны света и внезапно обрывается «Хейнал»: «Жители мирного Кракова, помните».