Святы и прокляты - Юлия Андреева

Так вот, в общем, пока в Рим ехали, до самого Монте-Марио под крышей не ночевали. Шатры походные ставили для дам и служанок, для короля, для попов, что вечно за Фридрихом толпами ходили. Остальные же у каждого шатра по три, а то и по четыре костра жгли — а всё одно, впервые я тогда такие чернущие ночи видел, и чуть ли не каждую ночь в лагерь дурни местные лазили — с ножичками, заточенными так, что о них бриться можно было. Им что — они у себя дома, каждая травинка укроет, каждый камушек спрячет. Мы же пришлые...

Так я, собственно, о чём, — он задумался, поднялся и прошёлся по залу, для чего-то рассматривая гобелены. — Есть у меня такое чувство, что, почитай, с самой смерти папеньки Фридриха — императора Генриха VI — вассалы его, особливо в северных пограничных областях, жили так, словно никого над ними нет. Им и Рим не помеха и Констанция! Кака-така Констанция? Подтирались они своими королями! А тут, откуда ни возьмись, припёрся Фридрих, и не просто так, а талдычет, кто тут им хозяин, какие его законные права и где их сраное место. Они — в обидки и на дыбы: «Не хотим такого императора! В гробу такого видали!»

Пришлось поучить малость. Захватили несколько пограничных крепостей для острастки. Самых несговорчивых повесили. Остальные сразу и научились правильно кланяться. Так что, несколько блистательно проведённых осад — и в декабре 1220 года наш король в Капуа торжественно объявил о восстановлении всеобщего мира. Мир же простой человек любит! Ну, если, конечно, он не солдат. Пока сеньоры про меж себя ругаются, простому люду за всё расплачиваться приходится.

Кроме того, начал Фридрих суды реформировать. Но в этом я уже мало чего понимаю.

— Большое спасибо! — Фогельвейде сокрушённо вздохнул, — Если бы не ваше замечание, я, пожалуй, забыл бы рассказать о так называемых «Ассизах из Капуа». Я университетов не заканчивал, поэтому скажу просто: весь суд теперь был в руках имперских юристов — людей образованных и знающих. Теперь каждый сеньор уже не имел права судить по своему произволу, так как обязан был соблюдать указ. Над юристами стояли судьи Большого двора.

Далее Фридрих вернул себе самовольно захваченные местными господами императорские территории. Он строил школы и университеты, расширял рынки, возводил новые казармы, но наотрез отказывался создавать новые церкви и монастыри, резонно считая, что их и без того немало.

Два года Фридрих и верные ему бароны сражались с не желавшими принимать новые правила игры. Но когда последний враг подчинился, император устроил не менее серьёзную чистку в рядах своих сподвижников, успевших нахапать чужое.

Недовольные ябедничали в Рим. Гонорий пребывал в смешанных чувствах. С одной стороны, сильный император — это шанс, что заявленный крестовый поход пройдёт как нельзя лучше. С другой — неугомонный Фридрих уже переколошматил половину своей страны, вот-вот разберётся с последним нерадивым данником и двинется отстаивать свои права перед церковниками.

В 1222 году Фридрих решительно взялся за островную часть Сицилии... Об этом, я полагаю, всё же лучше, если расскажете вы, — он покосился на оруженосца.

Тот досадливо отмахнулся, разрешая продолжать.

— Фридрих разбил там чинивших беспорядки сарацин, первым делом уничтожив всех командиров. А когда оставшиеся бесхозными воины и мирные жители чуть не устроили восстание, он предложил им защиту и покровительство, после чего посадил всех на корабли, да отправил в город Люцеру на севере Апулии. Так 15 000 арабов из злейших врагов Фридриха превратились в его преданных вассалов... Я правильно излагаю?

— Сразу видно, что тебя там не было, — Вольфганг потянулся. — Сарацины сидели в своих горных крепостях лет сто, а может, и больше, как знать. Потом к ним присоединились сородичи из Палермо, которые поссорились там с местными христианами и были вынуждены ретироваться в горы. Прошло ещё сколько-то времени, и туда подвалили другие родственники, на этот раз с африканского континента. А дальше уже жизни не стало никому! Потому что прокормить в горах втрое больше народу, чем обычно, штука нереальная. Вот они и начали уничтожать друг дружку, а заодно и всех соседей, дабы уместиться на облюбованном пятачке. При этом уступать никто не собирался.

Фридрих захватил сарацинскую горную крепость Ято, и одновременно отправил знаменитого корсара графа Мальтийского, находящегося с недавнего времени на императорской службе, в порт Катании — перехватить новый приток сарацин из Африки. За это славное дело Генрих Мальтийский сделался адмиралом. Император на берегу брал крепость за крепостью, отправляя военнопленных в лагерь, пока ему не доложили, что пленных уже так много, что их нечем кормить, и не лучшим ли будет утопить всех в море?

Пленные начали бузить, но Фридрих нашёл лучший и самый невероятный выход из положения. А дальше... Всё верно. Он не только подарил им жизнь, но и дал новые дома и возможность жить и трудиться в Апулии. Он отобрал лучших лучников и создал из них отдельный корпус — все знают, что сарацины необыкновенные стрелки. Потом он отобрал лучших мечников — точнее, сражались они на кривых саблях. В общем, через несколько лет сарацины состояли на службе даже в лейб-гвардии императора. Кроме того, Фридрих пригрел на своих землях группу наёмных убийц-ассасинов (пусть Спрут сам вычёркивает, если об этом нельзя писать — это и так всем известно). Что же до Люцеры... то очень скоро она прославилась своими оружейниками и ткачами.

Радость омрачила только кончина императрицы Констанции, которую Фридрих очень любил. Правда. Я это сразу понял, когда однажды увидал, как императрица носит на платье крохотную бабочку, расшитую сарацинским шёлком. В общем, вы поняли. — Вольфганг Франц понурился и замолчал.

Не дождавшись продолжения, трубадур закончил этот рассказ сам:

— Как известно, император просто не имеет права оставаться один, даже такой, как Фридрих, у которого появились из переселенцев-сарацин не только ремесленники и воины, но и прекраснейшие наложницы. И не одна, а целый восточный гарем.

Вскоре после похорон императрицы Фридриху предложили заключить помолвку с дочерью и наследницей изгнанного короля Иерусалима, Иоанна фон Бриенна, четырнадцатилетней Иоландой фон Бриенн. Фридрих согласился на брак, даже ни разу не взглянув на будущую невесту — теперь он мог явиться в Иерусалим, как на собственную землю: законный наследник пришёл прибрать к рукам приданое супруги.

Наш господин умел ждать, доверяя собственной интуиции. Он не рвался штурмовать Иерусалим, укрепляя и улучшая отцовское наследство и одновременно заботясь о том, что уже досталось его старшему сыну Генриху и что унаследуют другие дети.

— Всё хочу спросить тебя, дружище. Ты прежде нигде не встречал нашего милого хозяина? — вдруг неожиданно громко рявкнул оруженосец, и только теперь стало понятно, что он невозможно пьян.

— Признаться, я как-то не думал... — Смутился трубадур.

— А вот я его, поганца, явно где-то видел. Что-то очень важное, вот чувствую, вертится, вертится... а поймать не могу.

— Возможно, он чем-то напоминает Ричарда из бывших тамплиеров, которого Иннокентий прислал Фридриху. Он ещё был казначеем, а потом состоял при императорской канцелярии...