Сломанная кукла - Лёка Лактысева

Когда же судья спросила, признаю ли я, что Плетнев Зиновий Фадеевич является биологическим отцом Никиты, я через силу выдавила из себя одно-единственное слово:

– Да.

Выиграв дело и добившись права забрать Никиту к себе, Плетнев не выглядел ни счастливым, ни торжествующим.

После заседания он окликнул меня раньше, чем я успела сбежать:

– Алевтина, погоди!

– Чего тебе еще? – я смотрела в темные глаза мужчины и чувствовала, как вместо благодарности в моем сердце разрастается ненависть к нему. Он все же отнял у меня единственного родного и дорогого для меня человека – моего Китенка!

– Спасибо, что сразу признала, что Никита – мой ребенок. 

– Ты мне не оставил выбора, Плетнев. Напустил на меня социальные службы. Даже если бы Никиту не отдали тебе, у меня его все равно забрали бы и отправили в интернат. Пусть уж лучше с тобой, чем в детском доме…

– Что?! – Зиновий выглядел потрясенным.

– То! Разве твой адвокат не объяснил это?

Зиновий не ответил. Скрипнул зубами, поиграл желваками и потребовал мрачно:

– Собери вещи Никиты. Я приеду за ним завтра к двенадцати.   

Он приказывал мне, как прислуге, а я даже не могла ничего ему возразить. Просто кивнула головой, развернулась и пошла прочь. 

– Тина… – он все же окликнул меня снова.

Я оглянулась, вопросительно приподняла брови.

– Я оставлю тебе адрес. Ты сможешь приезжать к Никите на выходные. Я не буду против, – сообщил мне Плетнев.

– И на том спасибо, – я почувствовала, как дернулись, задрожали мои губы, и поспешила отвернуться. 

До дверей оставалась всего пара шагов, и я поспешно выскочила на улицу, хватая открытым ртом холодный апрельский воздух и смаргивая с ресниц непрошеные злые слезы.

Никиту хотелось забрать из садика сразу же. Провести с сыном оставшиеся часы и минуты. Впитывать кожей его родной детский запах, трогать пушистые волосенки, целовать круглые щечки. Вот только собирать вещи сына при нем станет совсем невыносимо!

Поэтому я поехала домой. 

Добралась часам к двум дня. Достала чемодан – старый, доставшийся от матери, и спортивную сумку. Взялась вынимать из шкафов и ящиков одежки и обувь сына, игрушки, книжки… 

Понятно, что Плетнев сам купит все необходимое. Денег у него – на детский сад хватит! Поэтому выбирала только самые любимые вещи сына. Пусть он увезет с собой частичку моего тепла и любви. Пусть они окружают его там, в чужом доме, среди незнакомых людей!

Складывала маечки, носочки, джинсы и поливала их слезами: уже не злыми – горькими. Сердце сжималось от боли и какого-то нехорошего предчувствия. Я гнала прочь дурные мысли, а они все возвращались и возвращались!

Как он будет там один, без меня, моя золотой малыш?..

Наконец, часы показали пять вечера. Я выставила в прихожую чемодан и сумку, заполненные под завязку. До утра оставила только то, что могло понадобиться сыну сегодня и завтра до отъезда. Собралась, поехала за Китенком в сад. 

Сын, увидев меня, как всегда, тут же забыл об играх и бросился навстречу. Я улыбнулась ему, запретив себе плакать, обняла, помогла собраться и повела не домой, а в наше с ним любимое детское кафе. Бывали мы с ним там нечасто, только по праздникам.

Но сегодня хотелось побаловать Никиту напоследок его любимыми лакомствами, посидеть с ним не в квартире, которая еще не успела стать нам родной, а в людном месте, где мысли о разлуке не донимали так сильно. 

В дом вернулись только к девяти вечера, и я тут же принялась готовить сына ко сну. Искупала и обсушила, укутала в любимую пижамку. Спать в этот раз уложила к себе на диван. Знала, что не усну и буду всю ночь обнимать своего Китенка, словно можно наобниматься на несколько недель или месяцев вперед...

Утро настало слишком быстро.

Поскольку в сад Никиту вести не было смысла, я не стала будить его спозаранку, и он проспал почти до десяти утра. Зато потом мне пришлось поторопиться, чтобы к появлению Зиновия все было готово. Труднее всего было подготовить Никиту к тому, что вот сейчас за ним приедет отец, которого мальчик почти не знал, и увезет его в далекий огромный город.

Без меня. 

– Никитка, а у меня для тебя есть новость! – начала я издалека, когда сын закончил завтракать. 

– Какая?

– Сейчас к нам с тобой приедет твой папа Зиновий! – я старалась, чтобы мой голос не дрожал и звучал весело и оживленно. 

– Папа?! – глаза Никиты радостно распахнулись. Он соскучился.

– Да! И вы с папой поедете к нему в гости! На большой-большой машине в большой-большой город! И ты поживешь там какое-то время...

– А ты? – Никита насторожился.

– А мне надо остаться здесь, сынок. Но это ненадолго. Всего пару денечков, и я тоже отправлюсь следом за вами в большой-большой город.

– И мы будем жить все вместе?

– Нет, сынок. Ты будешь жить с папой, а я буду приходить к вам в гости. Часто-часто буду приходить! 

– Не хочу жить с папой! Хочу с тобой! – сын требовательно и обиженно выпятил нижнюю губу, поднял бровки домиком.

– Я тоже очень хочу жить с тобой, мой родной, но пока придется потерпеть…

– Не хочу терпеть!.. – выпяченная нижняя губа сына задрожала, на ресничках показались слезы.

– Иди ко мне, Китенок. Я обниму тебя крепко-крепко!

Сын подбежал, влез ко мне на руки, вжался в меня изо всех сил, обхватил, как мог, мою талию маленькими ручками:

– Я не поеду с папой!

...и тут раздался звонок в дверь.

А вот и Плетнев.

Не заставил себя долго ждать, явился ровно к полудню, как и собирался. 

– Мам, не открывай! – сын повис на мне, не давая встать с дивана.

– Мы должны открыть, Никита. 

– Нет! Не должны!

– Если не откроем, то придут чужие дяди и вскроют замок.

Не спуская сына с рук, я пошла в прихожую, отворила дверь.

Плетнев вошел, впился взглядом в зареванное личико сына.

– П… п… и-и-привет, Никитка, – произнес, почему-то заикаясь. – Зд… зы-дравствуй, Алевтина.

Дом, в котором сняла квартиру Алевтина, выглядел немногим лучше той рабочей общаги, в которой они с Никитой жили до сих пор. От своего адвоката я узнал, что Тина осталась без работы и без жилья. Это было нам на руку: лишний аргумент для суда. Доказательство, что женщина не способна как следует позаботиться о ребенке.

Я поднимался на верхний третий этаж по скрипучей деревянной лестнице с облезлыми ступенями, которые не красили, наверное, уже лет пять. Шел и думал, что и как сказать, чтобы убедить сына поехать со мной. Чтобы он согласился, что жить с папой ему будет лучше.