Грозовой Сумрак - Елена Самойлова

Словно хищник, поджидающий неосторожную добычу.

Мой сон был тяжелым, как гранитная плита, вязким, как болото, и душным, как летняя ночь в маленькой тесной комнатушке с закрытыми ставнями. Я часто просыпалась, с тревогой оглядывалась по сторонам – и снова падала на неудобный тюфяк, набитый сухой травой и брошенный прямо на пол. Прохладный ветерок проникал в щель между неплотно прикрытыми ставнями, ласково перебирал спутанные кудри, осторожно оглаживал призрачными пальцами лицо, развеивал беспокойство, поселившееся во снах. К сожалению, ненадолго.

Сны становились все тяжелее, затягивали в омут кошмара все сильнее и дальше, а рядом не было никого, кто мог бы разбудить, провести теплой ласковой ладонью по лицу, отгоняя ночные страхи. Никого, за чье прикосновение или тихий голос можно было бы ухватиться как за спасительную веревку – и высвободиться из серого паучьего кокона тревожного сна, который у ши-дани зачастую становится если не пророческим, то предвещающим беду.

Бесконечные коридоры, из которых нет выхода, где приходится пробираться на ощупь, водя пальцами по сырым стенам, покрытым скользкими наростами, куда не проникает солнечный свет, а воздух кажется все более сырым и спертым. Тишина, залепляющая уши. Тонкие паутинные нити, опускающиеся откуда-то сверху, липнущие к волосам и лицу, затягивающиеся на руках, подобно шелковым струнам, обвивающие шею, как причудливое ожерелье… Только вот ожерелье это затягивается, как петля висельника, безжалостно сдавливает горло так, что нельзя ни вскрикнуть, ни позвать на помощь. Остается только медленно задыхаться, чувствуя, как белесая, едва заметно светящаяся во мраке паутина сжимает все туже и туже…

Золотая искорка в темноте – как свет далекого маяка, как лепесток свечи.

Огонек такой теплый, настоящий, живой, что хочется взять его в руки, обогреть озябшие пальцы и сохранить эту хрупкую искорку, сберечь от порывов холодного ветра, место которому лишь в могильном склепе.

Я хочу проснуться…

Огонек вспыхивает ярче полуденного солнца – и сон разлетается на куски, как хрустальная чаша, в сердцах разбитая о каменный пол…

Темнота, на этот раз реальная, наваливается перегретым на солнце тяжелым войлочным пологом, перед глазами тускло мерцают алые огоньки-точки. Ладонь холодит гладкая рукоять дареного Холмом ножа, пальцы ощущают узорчатую поверхность лезвия, тонкие прожилки-выемки.

Хочется спать, веки становятся все тяжелее. Алые огоньки приближаются, маячат перед лицом – и я ощущаю тяжесть на груди, сухую узкую ладонь, давящую на горло. Страх моментально вытягивает меня на поверхность из зыбкой трясины сна, я машинально сжимаю ладонь на рукояти ножа, неловко, неумело – и потому острое лезвие раскраивает надвое подушечку мизинца…

Золотом вспыхнул янтарь в оголовье, озарил половину комнаты и существо из Сумерек, что устроилось у меня на груди, склонив уродливую старушечью голову к моему лицу.

Бруха, ведьма, Отбирающая Жизни.

Пр-р-рочь!

Взмах рукой, удерживающей светящийся алым нож в форме вытянутого листа.

Брызнувшая на лицо холодная, жгущая как щелок кровь… От визга сумеречной закладывает уши, мороз по коже пробирает, но сухая ладонь отдергивается от моей шеи, и существо оказывается на потолке, цепляясь за струганые доски крошечными коготками на кончиках трехпалых паучьих лап.

С треском распахнувшаяся дверь, порыв студеного ветра, скользнувший по лицу, взмах длинной, чуть изогнутой сабли, от которой веет кузнечным жаром и морозным дыханием лютой зимы. Холодное железо, отогнавшее бруху куда лучше, чем мое слабое колдовство…

– Ты в порядке?!

Рейаллу пришлось повторить вопрос еще раз, а для верности еще и встряхнуть меня за плечи, чтобы я перестала сверлить взглядом окно, через которое выпрыгнула бруха, таща за собой неровный шлейф из серой паутины, обрывки которого опаленными на кончиках шелковыми нитями свисали с моей шеи.

– Да.

– Не слышу, повтори!

– Да, да, в порядке. – Я принялась обирать с волос и одежды клейкую паутину, которая таяла у меня в руках, обращаясь в туман, пропадая без следа, истаивая, как снег под жаркими лучами весеннего солнца.

– У тебя на лице кровь. – Теплые пальцы фаэриэ скользнули по моей щеке, стирая темные, пахнущие почему-то болотной тиной капли.

– Это не моя.

– Разумеется, не твоя. Кровь ши-дани не воняет сыростью подземелий и холодной трясиной. Она жаркая, алая и сладко пахнет железом. – Рейалл тихо усмехнулся, подошел к окну, выглядывая в постепенно светлеющую летнюю ночь. – Далеко бруха не уйдет. Она, похоже, много лет кормится у этой деревни, значит, и логово ее где-нибудь рядом. Бояться ей здесь некого, вот и обнаглела донельзя, каждого приезжего старается пометить как свою добычу. А за подобную наглость рано или поздно приходит расплата.

– Рей, ты куда собрался? – Я шагнула к нему, коснулась рукава расстегнутой на груди рубашки. – Не уходи, она до рассвета не вернется, а днем и подавно не покажется.

– Разумеется, не вернется. Но я очень хочу поразмяться, – Рей наклонился, его неровно остриженные волосы прикосновением перышка защекотали мою шею. – Ложись спать, милая. Я все улажу.

Шелест выскользнувшего из кожаных ножен на поясе широкого охотничьего ножа, светлое лезвие, едва заметно светящееся в серой предрассветной мгле, глубоко вошедшее в рассохшееся дерево подоконника так, что можно было и не думать о том, чтобы вылезти через небольшое окно, не задев оружия. Я ахнула, невольно отступая от пышущего жаром и стылым холодом лезвия, растерянно глядя на фаэриэ.

– Это чтобы тебе было спокойнее, маленькая ши-дани. И мне заодно.

Он вышел за дверь раньше, чем я успела последовать за ним, а очнулась я лишь после того, как стукнул, опускаясь, деревянный засов с той стороны.

– Рей?

Тишина в ответ.

Я подбежала к двери, дернула за грубо обтесанную деревянную ручку. Он что, запер меня?! Решил отправиться в одиночку за проклятой ведьмой, что боится солнечного света и оказалась ослаблена в доме, где было холодное железо? Но ведь на воле она станет гораздо опасней, тем более что наступает «волчий час» перед самым рассветом, когда сумеречные твари наиболее сильны, а некоторые могут продолжать нападать, не чуя боли от прижженных холодным железом ран и опасаясь смертоносного металла не больше, чем обычной стали, закаленной в кузнечном горне.

– Рейалл!

Сумерки вокруг меня сгустились, холодный ветер, скользнувший в окно, досадливо хлопнул ставнем, словно напоминая о недавнем предупреждении, об уроке молчания, за который я заплатила страхом остаться в одиночестве в мире людей, пугающем гораздо сильнее ножа, скользящего на волосок от моего горла. Не догнать мне фаэриэ, который чует сумеречных так же хорошо, как я – духов леса в осенний Сезон, того, кто, несмотря на заточение в тюрьме из плоти и крови, может быть быстрее ветра, гибче озерного тростника и сильнее горного потока, с грохотом переворачивающего камни и раскалывающего скалы в поисках нового русла.