Диагноз: любовь - Рушель Блаво

Антон отвез девушку на вокзал в этот же вечер. Всю дорогу домой Полина проплакала.

* * *

Она рассказывала много и эмоционально. Я едва находил паузы в ее речи, чтобы вставить вопрос. Под конец рассказа Полина расплакалась, и я, как мог, успокоил ее. Вытерев слезы и притихнув, девушка теперь уже другим, тихим и холодным голосом стала рассуждать о том, что наверняка сама виновата в том, что Антон так обошелся с ней. Ведь он действительно не приглашал ее к себе! Она вмешалась в его планы, не предупредив о своем приезде, а у него были дела, работа, которую он не мог отменить.

Я попытался осторожно возразить девушке, высказав мысль, что это нормально — приехать, пусть и внезапно, к своему молодому человеку. Да и просто к знакомому. Ненормально — так вот моментально, ссылаясь на работу, выставлять человека за дверь. Полина охотно спорила со мной, приводя свои аргументы. Она была слишком взволнована, и я не стал давать ей домашнего задания. Тем более что мне не был пока понятен фронт работ с Полиной.

Конечно, уже тогда я обратил внимание на чрезмерную откровенность Полины, отметил и довольно резкие перепады эмоций. Но тогда я списал это на аффект, на чрезмерную чувствительность и переживание стресса.

Мы договорились встречаться раз в неделю, тогда у меня не было возможности для более частых встреч, да и для поддерживающей терапии во время переживания горя этого должно было оказаться достаточно.

* * *

На вторую сессию Полина снова пришла взбудораженной, растревоженной. Мне снова не пришлось тянуть из нее слова: стоило спросить — и она подхватывала разговор, многословно и обстоятельно отвечая на вопрос. На сей раз ее рассказ был посвящен тому, насколько отвратительными стали ее отношения с матерью. И раньше не особенно хорошие, сейчас они испортились так, что Полине просто невыносимо было находиться дома! Как только девушка оказывалась с матерью в одном пространстве, последняя начинала донимать Полину расспросами о самочувствии, о мыслях, о планах на будущее. Иногда Полина поддерживала эти разговоры, но чаще они были неприятны девушке.

Когда Полина вернулась из Москвы, мать, разумеется, встретила ее нотацией. Она отчитала ее за отъезд, за самоволие, за неуважение к матери, за то, что Полина ставила свои интересы превыше всего, что решения ее не обдуманны. Не обошла вниманием и кражу денег. Полине хотелось заткнуть уши и убежать. Слушать это было невозможно: голос матери, словно звук работающей дрели, вызывал у девушки только раздражение. Что уж говорить о смысле ее речей — Полина просто не слышала мать. Ее родительница казалась девушке существом с другой планеты; неудивительно, что ей пришлось одной воспитывать ребенка — ведь любовь и отношения мужчины и женщины для нее ничего не значили. Она никогда не упоминала этого в своих монологах, для нее было важно все, кроме отношений. Образование, карьера, уважение к старшим (то есть к ней) — все это было важно для матери, но о любви она не говорила никогда. Конечно, как она могла понять, что важнее Антона для Полины никого и ничего нет и быть не может. Скандалы учащались, находиться дома было невыносимо, и Полина считала минуты, когда она сможет уехать обратно к Антону.

Она писала ему каждый день! Описывала все, что с ней произошло, старалась не упустить ни одного события. Девушке казалось важным делать такие подробные отчеты, это как будто бы сближало молодых людей, хоть они и находились в разных городах. Полина старалась, вкладывала всю свою душу в эти послания, хотела, чтобы Антон чувствовал ее присутствие рядом, чтобы не забывал о ней, как она не забывала о нем.

Мать, заставая Полину за этим занятием, неизменно критиковала девушку. Она говорила, что Полина тратит свое время впустую, объявляла «все это» «глупостями» и переводила разговор на свои излюбленные темы — планы на будущее, учебу и карьеру. Полина завалила сессию, не ходила на пересдачи, и ее отчислили из института. Это и стало главной темой бесконечных назойливых лекций. Мать постоянно твердила, что Полине нужно либо восстановиться в институте, либо найти работу, либо, на худой конец, заняться хозяйством, помогать по дому. Бывали моменты, когда мать, отчаявшись достучаться до Полины, срывалась и кричала на девушку, но быстро потухала. После таких истерик женщина обыкновенно начинала тихо плакать, обнимала дочку, жалела, гладила по голове. День-два дома было относительно тихо, но потом все начиналось сначала. В такие минуты Полине казалось, что она ненавидит свою мать, иногда у нее даже возникало желание сделать что-то нехорошее. Тогда девушка выбегала на улицу и шла куда глаза глядят, и, чтобы выплеснуть эмоции, била кулаком о стены домов.

Чтобы мать от нее отстала, девушка сказала ей, что восстановилась в институте. Мать все равно была на работе и не могла проверить, уходит Полина куда-то или нет. Разумеется, ни о каком институте Полина думать не могла — все ее мысли были заняты Антоном. Целыми днями она писала ему письма или рисовала по памяти его портрет или просто лежала на кровати и думала о нем, вспоминала редкие моменты их встреч и мечтала о скором счастливом совместном будущем.

Речь Полины снова была эмоциональной. Я пригляделся к ее рукам — действительно, на костяшках пальцев белели шрамы от ссадин. Это говорило о том, что бурные семейные ссоры у них случаются не так уж часто, раз разбитые руки успевают зажить. Я спросил Полину, нравится ли ей то состояние, в котором она пребывает, и получил отрицательный ответ. Остаток сессии я показывал ей различные упражнения, которыми можно было себя успокоить. Ей нужно было научиться контролировать хотя бы свои телесные проявления.

* * *

На третью сессию Полина опоздала. Когда она вошла в кабинет, я почувствовал легкий запах алкоголя. Несмотря на это, в целом девушка выглядела достаточно адекватной. Мне показалось, что ее саму смущает то обстоятельство, что она пришла нетрезвой.

В любом случае, это важный материал для терапии — когда клиент приходит пьяным. Я не разделяю мнения специалистов, которые в такой ситуации отказываются работать, испытывая чувство брезгливости и считая состояние клиента неуважением к себе. В конце концов, психотерапевт — это не стоматолог, и никакого критичного влияния на процесс терапии алкоголь оказать не может. А вот послушать человека, когда у него искусственно снижена критичность, обсудить с ним причины произошедшего — это интересно. А что касается неуважения — так психотерапевт нужен, чтобы помочь человеку разобраться в себе, а не для того, чтобы быть уважаемым.

Я намеренно не стал говорить Полине о замеченном. Было интересно: скажет ли она сама, что выпила недавно, или сделает вид, что ничего не происходит? Во втором случае логично вставал бы вопрос: а как часто такое случается с ней? Если же это досадный просчет — она наверняка скажет об этом в течение сессии.

Стоило мне заговорить, как девушка привычно вывалила на меня все, о чем думала.

После прошлой сессии она долго размышляла о своих отношениях с матерью и по поводу того, как та испортила ей жизнь. Ведь если бы мать не пеклась так по поводу Полины с самого детства, сейчас все было бы совершенно иначе! Например, Полина наверняка бы уже давно работала, снимала бы квартиру. Наконец, у нее были бы друзья! Не просто люди, с которыми можно провести время, а именно настоящие друзья, которые не бросят в трудную минуту. Мать же делала все эти вещи невозможными. Она требовала к себе слишком много внимания! С ней нужно было разговаривать, ей нужно было звонить, а ведь Полина не робот, она тоже может устать. И на общение с другими людьми времени уже не оставалось. А как она матери откажет в общении, если та запирает ее дома, сажает перед собой и начинает свои заунывные речи.