Ограниченный контингент. Рожденные в СССР - Тимур Максютов

Жаль, не дождался тебя, срочно отправили в рейд со 2-й мср. Поздравляю с заменщиком! На отвальной выпейте и за меня тоже. У прапора с продсклада моя фляжка шила, разрешаю реквизировать.

Тут у меня к тебе серьезная просьба. Валька из штаба дивизии шепнул, что по тому случаю самострела серж. Осипчука на меня стрелки переводят, послезавтра приедет особист или ещё какая там блядь из Кабула. Будь другом, собери подписи в журнал инструктажа с моих бойцов и проведи с ними беседу. Чтобы врубились, что и как говорить. Ну, сообразишь, ты же головастый. А то сам понимаешь, влепят статью за халатность или за превышение, и кирдык. И не быть мне министром обороны, ха-ха. А уж про орденок я и не говорю, отзовут представление.

Давай, братка, в Питере встретимся – оторвемся.

Спасибо тебе за всё. Удачи!

Андрон, 19 июня 1988 г.

P.S. Если сможешь – прости за Людмилу. Сам не понимаю, как так получилось.»

* * *

Марат остановил машину на набережной. Сбежал по ступеням спуска и присел на корточки у воды. Нева легкомысленно плескалась, облизывая серый гранит.

Достал белую картонку визитки, повертел. Порвал на мелкие кусочки, высыпал в воду.

Потом щелкнул замком офицерского планшета, заглянул внутрь. Юный тёзка-планшет с обгрызенным яблоком на спине уютно расположился в кожаном нутре «дедушки».

Размахнулся.

И сказал почему-то вслух:

– Хрен с ним, с лимоном. С нуля начнём. Не в первый раз.

Июль 2013 г.

– Блядь, довели дерьмократы страну, штырь им в горло. Всё переворошили, пидарасы.

Директор питерского фольгопрокатного завода Валерий Никитич скривил красную рожу пьяницы-виртуоза и отодвинул забитую папиросными трупиками пепельницу.

– Вот прикинь. Уже январь, а годового плана выпуска нет. Какую фольгу катать, кому поставлять, сколько, почём – неясно. Цены аж три: по госзаказу, сверх заказа и для кооператоров. Министерство наше разогнали. Хотели ставки пересмотреть для литейщиков, а кто теперь разрешит?

– А если сами? Без разрешения? – робко спросил Марат и тут же испугался: не ляпнул ли чего крамольного.

– Думаешь? – директор почесал мощный лоб с залысинами и достал из замусоленной пачки новую беломорину.

– Мож, ты и прав, капитан. Надо будет покумекать. Ну ладно. Мужик ты вроде правильный, наш. Читал твою анкету, странно, что армия таких отпускает. Давай, заступай на должность с понедельника. Пока в АХО, а там посмотрим.

* * *

Так в январе 1992 года капитан запаса Марат Тагиров стал начальником административно-хозяйственного отдела. Проще говоря – завхозом. Вёдра, писчая бумага, машбюро, уборщицы, секретарши.

Ещё – телетайп. Телеграфный аппарат, как на почте. Из-за этого кого попало на должность не брали: вдруг какие бунтарские телеграммы начнёт рассылать, призывать к свержению законного правительства, а на «Авроре», как обычно, не разберутся и шарахнут шестидюймовым? Словом, работа нудная, нервная и тоскливая.

Зато – на заводе. Марат при первой возможности убегал в цеха. Заворожено смотрел на живой ручеёк пылающего металла, льющийся из лётки, вдыхал запах горячего машинного масла, слушал весёлый хриплый мат вальцовщиков, перекрикивающих грохот прокатного стана.

Процесс превращения скучных серых чушек в сверкающее полотно тончайшей фольги был совершенно волшебным. Куда там Золушке с ботами из стеклотары и крысами-перевёртышами!

Всё бы хорошо, если бы не подчинённые. Кроме единственного плотника-алкоголика, полтора десятка баб. И если пенсионерки-уборщицы были всего лишь капризными старыми кошелками, норовящими потырить хозяйственное мыло и хлорку (питались они этим, что ли?), то машинистки и секретарши представляли собой постоянно собачащийся клубок стервозных гадюк.

Кто из них и вправду когда-то спал с директором либо главным инженером, а кто делал это только в мечтах, разобраться было невозможно. Повышенной истеричностью страдали все до одной. Марату, с шестнадцати лет воспитывавшемуся в сугубо мужском армейском коллективе, приходилось туго.

Мужики в курилке сочувствовали.

– Не повезло тебе. Выебешь такую по работе… Ну, в смысле, отругаешь. А она к Никитичу побежит жаловаться. А он, например, её ебал когда-то. В смысле, трахал. Он у нас мастер на это дело. Никитич тебя вызовет и отругает. В смысле, выебет. Он и на это дело мастер. Сколько народу в больницы попало… В смысле, с инфарктом.

– Неужели он и Лилию Андреевну того, трахал?

– Это поросёнка белёсого из машбюро? Не. Она у нас однолюбка, в смысле, с тараканами. В певца влюблена. Курчавого такого, в обтянутых штанах. Скачет ещё, как чокнутый. Во, в Леонтьева. Она даже пыталась имя в паспорте на «Верооку» поменять, да не срослось

– Так он вроде голубой, в смысле… Тьфу, заразили! Гей, короче.

– А ей без разницы. Петька вон зашел в машбюро, розетку поменять, так видел, как она, прости Господи, под его песню дрочит. Радио врубила на полную, титьки одной рукой мнёт, а другую в трусы запустила и шерудит там. Петька от расстройства три дня пил. До сих пор как этого Леонтьева услышит, так заикается. Так что она у нас со странностями, в смысле, ёбнутая.

* * *

Марат в рассказ не поверил, но Лиля действительно была с причудами. То молотила, как бешеная, печатая по две нормы документов, то заваливала срочное задание. Вместо заголовка «Детальный план» печатала «Мой ДельтаПлан». Регулярно замирала, уставившись в настенный плакат с Валерием Леонтьевым, пуская струйку слюны из перекошенного, криво нарисованного яркой помадой рта.

А то вдруг срывалась и убегала куда-то посреди рабочего дня, предварительно заклинив дыроколом чудовищное порождение отечественной промышленности – пишущую машинку «Ятрань». (Типа, орудие труда сломалось, поэтому миссия невыполнима). На все вопросы и замечания она отвечала придурковатым хихиканьем и закатыванием поросячьих глазок и боком отходила – терять очередной приказ по заводу.

Кадровик, вздыхая, пояснил кипящему Марату, что уволить сотрудника просто так не выйдет: Кодекс законов о труде не позволяет. Надо раз пять поймать на нарушениях трудовой дисциплины, провести собрание, объявить несколько взысканий в приказе. Да и как профсоюз ещё посмотрит…

Марат решил уже просто придушить машинистку в тёмном уголке, когда Лиля подставилась сама – неделю не приходила на завод.

Счастливый Тагиров нужными бумагами зафиксировал отсутствие марсианки на рабочем месте. Когда Лиля бочком вползла в кабинет, Марат почти её любил.

– Ну-с, что же у нас случилось, милая Лилия Андреевна?

– Марат…э-э… Тимурович. Вы не поверите! Утром пошла я на работу, стою на светофоре. Горит красный почему-то.

Вдруг Лиля завизжала почти ультразвуком: