Следы на траве - Андрей Всеволодович Дмитрук

не отдадите и ни на что не променяете. Вы штурмуете Улей и ловите бродяг лишь с одной целью: создать настоящее иерархическое государство, с аристократами и плебеями… Вам дороги ваши мундиры, мантии, ордена, кодекс чести, Хартия, Божий Суд, степени родства, а равенство вы презираете, как выдумку слабых, хотя на словах и преклоняетесь перед ним…

Ласперо бросился возражать, опровергать, но Руф Вотан жестом принудил его к молчанию.

— Вы понятливы, — сказал Вотан и левым глазом подмигнул разведчику. — Я с вами спорить не буду. У нас говорят — понятливые долго не живут… Шучу, конечно!

Они вышли из дворца и остановились перед фасадом Дома Семьи, под статуей архангела с мечом, широким, как лопата. Отцы-патриархи держали руки у козырьков, и ветер от Валентинова антиграва трепал плащи. Расставание по всей форме.

С высоты открылась сухая прямоугольная планировка верхнего Нового Асгарда; среди однообразных заснеженных кровель — провалы площадей с обязательными «вдохновляющими» статуями. Чахлый городской парк был обнесен гладкой стеной, исписанной двухметровыми буквами призывов и лозунгов; такие же литеры, железные, в облупившейся краске, выстраивались по краям крыш, слагая изречения Безымянного Вождя. Делая вираж над низиной, где кладбищенскими прямыми линиями вытянулись казармы младших братьев, Лобанов думал: ведь все, что он сегодня сказал им, отцы клана уже не раз слышали. Возможно, они это слышали семь раз. Первым был Исаев. С ним, вероятно, тоже попрощались торжественно, «на уровне послов». А потом… Для скафандра высшей защиты, вероятно, хватило одного тяжелого снаряда. Исаев, Перекрест, Эйхенбаум, Хаддам, Стенли… Кокон Уве практически неуязвим. Что с ним сделали? Что?..

Заветный вопрос Валентин патриархам так и не задал, поскольку знал после гибели Суареса, каким будет ответ.

Они ни за что не признаются, что ведут охоту за проникателями, пришельцами с Земли. Что истребили уже семерых и с такой же целью стреляли по Валентину, выходившему из Улья. О, тут наверняка не было никакой «ошибки» — следящие приборы подсказали, что защитный кокон снят, и разведчика пытались взять живьем — дурманным газом, ловчей сетью… Зачем? На допрос? Пыткой выбить какие-то сведения? Но мы же ничего не скрываем!..

Они не скажут, что случилось с Бьернсоном. И «скачущее» энергетическое поле будет равнодушно трещать, скрывая их мысли.

Если Бьернсон не погиб под Новым Асгардом, когда на него сбросили водородную бомбу, — а он скорее всего не погиб, — куда он мог направиться? Не искать ли Вольную Деревню, слухи о которой вполне могли дойти до Уве? Сказочный город добра и справедливости, во всем противоположный угрюмой столице «Стального ветра»?

Надо отработать и этот вариант. Но прежде — по биоизлучению найти на просторах окаменелого наста Урсулу. Все-таки добавочные сведения. А может быть, не только потому хочется ее видеть?..

Перед входом в здание Валентину пришлось обнять Урсулу за плечи: такая дрожь била женщину, прямо зубы стучали. Трупов или костей кругом не было — то ли их превратил в пыль атомный жар, то ли позднее растаскали крыланы и прочая милая вальхалльская живность, — но ощущение мертвечины, массовой бойни усиливалось с каждым шагом. «Концентрация смерти», — подумал Валентин. Это как плотное, тяжелое газовое облако над старинным химическим заводом. Никакой ветер не развеет… Обнимая и ведя Урсулу, Лобанов был вынужден снять с себя кокон, стиснуть его до размеров горошины в нагрудном блоке, где лежал абсолют-аккумулятор, и теперь чувствовал себя открытым всякому злу…

Через обугленный дверной проем они вступили под внушительный портал, в анфиладу залов, наполненных полумраком, заваленных мусором, — влажных, душных и гнилостью пахнущих помещений. Что-то с резким стрекотом скользнуло между ног к выходу, зыркнуло на бегу одиноким желто-горящим глазом… Шевелилось, шуршало в разных углах, разражалось визгливым хохотком или затевало драки с гневным крысиным верещанием.

Все крепче прижимая к себе Урсулу, Лобанов шел к некой точке в глубине здания, куда вело его безошибочное чутье.

Ага, вот, кажется, и оно, искомое место. Ничего особенного: небольшой, обитый истлевшей тканью зал с рядами соединенных кресел, с экраном на стене, когда-то, видимо, белым, теперь грязно-бурым, в потеках… У входа — железная лесенка с рифлеными ступенями, над ней дверь. Куда она ведет?

Темная комнатенка. Круглые жестяные коробки на полках. Два громоздких аппарата на штативах, примитивные конструкции с массой вертящихся деталей, у каждого впереди — трубка, уставленная в маленькое пыльное окно… Медицинские приборы? Оружие? Телеприемники?

— Извини, Урсула, но я без тебя тут не разберусь…

Она рассмеялась:

— Это всего-навсего кинопроекторы, дружочек! Для вас, землян, конечно, первобытная техника… А я когда-то работала киномехаником — кем я только не работала… Хочешь, прокручу какой-нибудь фильм? Только нужно электричество.

— Дам энергию от кокона. Твое дело крутить.

Какой жуткий, наводящий тоску треск, мутное дрожащее изображение… И это люди называли искусством! Впрочем, должно быть, в оные времена проекторы работали лучше и пленка была новой, с яркими красками, с полноценным звуком. А теперь пробиваются лишь отдельные музыкальные фразы, полуразборчиво лопочет диктор… Похоже, это нечто вроде регулярного обзора городских новостей. Короткие эпизоды, забавная нарочитость подачи сведений: например, представляя человека, показывают его лицо отдельно во весь экран, а настроение того или иного события подчеркивают соответствующей музыкой… Депутаты народного собрания принимают закон об уменьшении срока условного гражданства. Что бы это значило?.. Хотя не столь уже и важен смысл закона. Главное, что здесь правило народное собрание. Спокойные, славные лица мужчин и женщин, у большинства — длинные, до плеч волосы; светлые летние блузы, смело открытые платья, никакого официоза, стянутых галстуками шей… Неторопливо поднимаются руки — закон прошел, выборным магистратам остается лишь принять его к исполнению… Следующий эпизод: занятие йогой в детском саду… Достижения селекционеров-овощеводов… Публичное состязание поэтов… Ближайшая премьера оперного театра. Батюшки! «Парсифаль» Вагнера! А декорации какие богатые, и актеры молоды, красивы, вдохновенны!..

А это что? Ну-ка, ну-ка, внимательнее, разведчик… Колонна грузовиков входит в приморский город — двадцать, тридцать, сорок машин… Они неимоверно грязны: они надсадно кашляют и бренчат, будто наполненные доверху железным ломом. Над каждым грузовиком колышется брезентовая будка, истрепанная, как парус корабля, совершившего кругосветное плавание.

Передняя трехосная громадина, оглушительно чихнув, останавливается, ее окутывает сизый дым. Водитель, краснобородый богатырь, несмело спускается по лесенке из кабины; потоптался на местечке, точно удостоверяя кривыми ножищами в пыльных сапогах прочность мостовой, — и побежал ссаживать с кузова свою многочадную семью…

Взобравшись на кровлю электромобиля, держа в руках мегафон, новоприбывших поздравляет член городского совета, высокий смуглый старик, похожий на индийского факира. Старик говорит о счастье быть свободным гражданином свободного сообщества; о том, что после недолгого срока условного гражданства переселенцы из Асгарда станут полноправными горожанами. Они получат земельные участки, строительные материалы, а далее — лишь