Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина

Весь город этого места сторонится и боится, и никто никогда не пробовал даже попасть за высоченную ограду. С одной стороны, говорили, что как это тоже территория Золотого, и нам, плебеям, туда нос совать нельзя. С другой стороны, вроде никто и не видел, чтобы богачи туда развлекаться заезжали. Да и с какой улицы, где вход-въезд? Горожане катаются на «единичке» вокруг парка, ходят по внешнему периметру, и как бы даже не замечают его. Ну, есть и есть, Ходить туда нельзя, и не надо. Как в лес — чего мы в том лесу не видели, палок и кустов?

— Решено, вечером буду искать проход… Проклятье!

Я только на пороге обнаружила, что у меня есть еще одна потеря! Нож! Мой стальной коготок!

Сунула ключи в карман, с непривычки чувствуя себя неуютно в давно не ношеной одежде и без сумки, и схватилась за голову. Как я без своего оружия? Одна надежда — вернуться на то место снова и поискать. Ветер вышиб его из руки, но не километр же в сторону!

У гаражей мне пришлось прождать десять минут, пока не очень в этом пунктуальная Агни появилась и все открыла. Когда в цех заглянул и Ваниль, я сумела поразить коллег — при всех вернула владельцу его шапку, с благодарностью за согрев, перцовку и приют. Прелесть какая — если пойдут по «Шкурам» слухи, что я все-таки стала его любовницей, это будет весело!

Но женщины не слишком шушукались, хоть я интересный повод дала. Все из-за Мари. Новенькая сегодня появилась на работе и встала за стол, на котором пробивались детали. Агни дала задание, определила временные рамки на исполнение и что-то шепнула девушке, когда уходила. Так все делали, — соболезновали утрате. А я не стала подходить и говорить. Не мое это, и формального «крепись, сочувствую» не хотелось.

Через два часа Агни с ужасом воскликнула:

— Да ты чего наделала-то? Я все понимаю про твою беду, но ты материала испортила на двадцать изделий!

Убежала докладывать о проблеме, и когда вернулась вместе с Валентайном, то ситуация совсем поплохела. Ваниль без стеснения выговорил новенькой за брак, сказал, кончено, что тоже все понимает, но… А в итоге — ущерб поделят на всех и вычтут в равной доли с каждого.

— Неа, я платить не стану. С какого ляда я буду платить за чужие ошибки, хоть по какой угодно уважительной причине они сделаны? Хватит того, что три дна нагрузку ее делили.

Начальник на меня обернулся, быстро глянул, и увел глаза.

— Ваша задача, всех вас, была в том, чтобы поддержать новую работницу, помочь и присмотреть, — он помахал куском кожи с зеркально пробитыми отверстиями, — в этом и ваш косяк.

— У меня свои задачи есть, и следить за тем, чтобы Мари деталь правильно под пробойник сунула, в мои обязанности не входит. Хотите на работников весь ущерб свалить? Валите! Но на меня — нет, не выйдет, господин Валентайн.

В цехе молчали. Новенькая скукожилась, глотая слезы, одна Агни наливалась возмущением и из-за этого краснела лицом. Только непонятно на что — на мое «я не буду» или на его «платят все»?

— Мы не богачи. Двадцать изделий — это стоимость четырех шкур, это стоимость труда закройщика, это стоимость работы вырубного пресса! Это простой по времени, потому что теперь нужно делать все заново! Одно счастье, материал на складе есть, а то бы и с заказом прогорели!

— Орать не надо. Все понимаю. Но возмещать не стану, и вы не посмеете урезать мою зарплату из-за этого ни на процент.

Я сказала это спокойно, уверенно, и не отводя от лица Ванили прямого взгляда. Вот бедолага, закрутился, швырнул кожу на пол и вышел из цеха, хлопнув большой железной створкой изо всех сил. С грохотом и гулом!

Жестокая я. Позавчера еще искала спасения у него, а теперь не могу войти в положение. Но и против себя пойти не могла. Искренне так считала, и искренне так сказала — не буду оплачивать чужое! Мари подавлена горем, но все-таки это ее проблема. Не чувствует себя способной работать, не выходила бы сегодня. Я ее не приручала, я за нее не в ответе.

— Смена! За работу! И бегом, все несрочное в сторону, догоняем план с этим!

Агни подняла кожу и осмотрела. Ее ум уже работал в нужном направлении — какие другие детали, подходящие по размеру, можно выкроить из бракованного куска? На помойку он не отправится. У нас здесь каждый квадратный сантиметр шел в дело.

— Хватит реветь. Отдышись, попей, и иди в покрасочную. Я тебе другое задание дам, в нем при всем желании не ошибешься. А ты хитрая, Тио! Наглая!

— Нарекания по работе есть? Нет? Ну и слезь с меня.

Через полчаса, когда девушка ушла в покрасочную, я все же оставила свою работу и решила с Мари поговорить. Все равно жалко. Она и виновата, и не виновата одновременно. Над чувствами не все властны, а что говорить о ней, ей всего пятнадцать.

— Меня уволят…

— Не хнычь. Если так, Ваниль бы сразу об этом сказал. Не выгонит.

— Не сегодня, так завтра. Меня руки не слушаются, голова не соображает. Я только об отце и думаю, и о том, как я дальше одна? У меня никого нет.

— Для начала собирай вещи и переезжай с Казематного, там тебе слишком опасно.

— Куда?

— Ко мне. У меня квартира большая и кровать большая, будем на ней валетом спать и лягать друг друга в зубы.

Мари завсхлипывала, заикала, опять заревела и вся сжалась. Я присела рядом, положила новенькой руку на плечо и продолжила:

— В доме чердак есть. Можно туда пойти вечером и проораться как следует, нареветься, вообще никто не увидит. А к воплям соседи привычные, на чердаке коты часто так орут, что сирены у гасителей глохнут от зависти.

Мари тряслась и успокоиться не могла. А я вдруг посмотрела на свою руку, задумалась на миг, и перенесла ладонь с плеча выше — там, где в вороте кофты открывалась голая шея. Прикоснулась пальцами не к одежде, а напрямую к коже, к телу.

— Ой-ой…

Шепнула и закусила губу, увидев, как вспыхнул первый белый завиток, разветвился на еще две загогулинки и стал распускаться светящимся тонким кружевом по всей кисти. Мари затихла, расслабилась. Глубоко вдохнула и выдохнула, как тот, кто очень долго плакал и, наконец, устал. Качнулась в мою сторону, уронив на плечо голову, и шепнула:

— Это ты, папа?..

Ща зареву. Как болезнь напала — в последние дни лихорадит от эмоциональной чувствительности! Но я удержалась, обняла девушку крепче, и второй рукой стала гладить по волосам. Стараясь сделать голос грубее, сказала:

— Да, Мари. Все будет хорошо, доченька. Я незримо рядом, в памяти и в сердце, и ты не одна. Все будет хорошо.

Руки у меня светились узором, — до локтей явно, а дальше, к плечам, чуть заметно через ткань. Если дольше продержу — вся покроюсь?

— Мне тебя так не хватает… я очень скучаю…

И она задышала совсем ровно и спокойно, как будто заснула. Я ее лица не видела, по поникшим в покое плечам поняла. А подняв глаза на вход покрасочной, обнаружила остолбеневшую статуей Агни.