Любовница Фрейда - Дженнифер Кауфман

Казалось, что заботливая, нежная мать только что вошла в комнату вместе с Минной. Таким было публичное лицо матери.

Только самые близкие родственники, включая Зигмунда, который не скрывал, что не любит тещу, могли переносить другую Эммелину — требовательную и агрессивную.

— Минна, дорогая, — сказал дядюшка Элиас, — какая неожиданность. Ты выглядишь прекрасно. Жаль, что я не знал. Эльза с радостью повидалась бы с тобой. Она ожидает ребенка. Трудно поверить. Ее терьерчик уже ревнует, он постоянно капризничает и не сходит с моих колен. У собак, наверное, шестое чувство на такие дела.

— Ты знаешь, что Минна заботится о детях Марты? — вмешалась Эммелина.

— О, да. И как поживают Марта и ее дети? Надо же, Эмми все-таки обзавелась кучей внуков, несмотря ни на что. Да, Эмми? — улыбнулся дядя, откидываясь на спинку кресла.

— Пора ужинать, — произнесла мать, взяв Минну за руку и предлагая следовать за собой.

Запах жареного цыпленка, фаршированного печенкой, просочился в столовую. Конечно, наличествовали также огромные ломти ярко-красной свеклы, и кисло-сладкая зеленая стручковая фасоль, пропитанная маслом, гнездилась рядом с толстенным картофелем в сметане. Минна покрыла халу белой холщовой тканью. Когда они собрались за столом, дядя Элиас натянул ермолку, а Эммелина повязала голову черной кружевной вуалькой и зажгла субботние свечи.

Barukh atah Adonai Eloheinu melekh ha’olam, asher kidishanu b’mitz’otav v’tzivanu l’hadlik neir shel Shabbat [22].

Минна слушала знакомые слова и повторяла молитву за матерью, как они с Мартой делали в детстве каждую пятницу. Зигмунд, разумеется, положил конец всему этому. Он определял все религии «инфантильными и чуждыми реальности», а в разговорах привязанность Эммелины к ортодоксальной вере характеризовал как «бредовую набожность». Особенно с тех пор, как теща стала возносить просительные молитвы, выпрашивая у бога то и это, вместо молитв благодарности. В свою очередь, Эммелина возмущалась, что зять запретил ее дочери соблюдать субботу и даже молиться перед едой.

Но вражда между ними этим не ограничилась. Фрейд обвинял тещу в том, что она «похитила» Марту, забрав ее в Гамбург, когда он ухаживал за ней, полагая, что это была сознательная интрига с целью разлучить их. В ее глазах он был бедный студент с неопределенным будущим, плохая партия для ее драгоценной Марты. Не было секретом, что Эммелина объявила войну Зигмунду, и, может, она и выиграла первую битву, но напоролась на серьезного противника, и в конце концов победил он.

Закончив благословение хлеба, дядюшка обратился к племяннице:

— Когда ты возвращаешься, милая?

— Пока не решила, может, побуду немного, — ответила Минна, заметив, что мать следит за ней.

— А что ты собираешься делать? — поинтересовался дядя.

— Не знаю, подумываю о работе в Гамбурге.

— О, как было бы чудесно! — вмешалась тетушка Мария. — Если бы ты помогла Эльзе с новорожденным. Они как раз сейчас ищут няньку.

У Минны чуть не вырвалось: «Только через мой труп», но она сдержалась. Мысль о работе нянькой у юной двоюродной сестры, за которой она присматривала когда-то, была унизительна.

— Вообще-то мне предложили работу в городе, но если там не сложится, я свяжусь с вами, — соврала Минна, стараясь не смотреть на мать.

— Я как раз подумала, — продолжила тетушка Мария, — помнишь того, которого познакомили с Эльзой, и он ей не понравился? Может, он еще не женат и его можно познакомить с Минной?

Выпить пять или шесть бокалов вина за праздничным субботним ужином было вполне прилично для женщины. И Минне был необходим каждый бокал. Более того, вино вернуло ощущение покоя, пусть и безосновательного, на время уняв тревогу. Позднее, когда они с матерью мыли посуду, Минна тщательно избегала вопросов, касающихся ее стремительного побега из дома Марты, и какова на самом деле была ее роль там. Ответы стали совсем бестолковыми, и мать сменила тему.

— Прекрасные новости про Эльзу, — сказала Эммелина. — Она была такой прелестной девочкой, самой милой из всех ваших двоюродных сестричек.

Она поставила тарелку на верхнюю полку буфета, закрыла стеклянную дверь и повернулась к дочери:

— Ты наелась?

— Да.

— Ты очень худая. Только юные девушки могут себе это позволить. Худоба отражается на лице, да будет тебе известно.

— Я выгляжу старой?

— Ты станешь более привлекательной для мужчин, если будешь казаться чуть добрее. Тогда им не страшно будет подойти.

— Я не собираюсь привлекать мужчин.

— Если хочешь собственных детей, то нельзя так беспечно год за годом избегать мужчин. Помнишь нашу соседку — бедную фройляйн Хеслер? Так ее все и называли. Не помню никого, кто бы не прибавил к ее имени слово «бедная», не смущаясь даже ее присутствием. А тебе почти двадцать семь…

— Двадцать девять.

— Двадцать девять! Как время-то летит! — воскликнула Эммелина, вытирая последнюю тарелку и протягивая ее дочери. — Давай завтра сходим к раву Зелигу. Он всегда дает хорошие советы. Давно знает нашу семью. Потом мы можем повязать. Я покажу тебе мою новую пряжу. Тебе нужно снова заняться вязанием.

— Доброй ночи, мама.

Минна поднялась по ступенькам, думая о том, что она еще и суток не пробыла дома, но уже хочет сбежать. Все возвращается. Тоска по отчему дому… Недуг, которым она никогда не страдала. Жить здесь — все равно что быть похороненной заживо. Она не станет терять времени и немедленно начнет искать работу. Минна распаковала саквояж, наполнила ванну горячей водой и погрузилась в нее. Ортодоксальный еврейский закон запрещал купание в субботу, но мать редко применяла его к дочерям. И слава богу, потому что Минне было необходимо подобное терапевтическое утешение этой ночью. Позднее, когда она лежала в кровати и читала, раздался тихий стук в дверь.

— Я принесла тебе воды, — сказала Эммелина, ставя кувшин с отбитым носиком рядом с кроватью.

— Спасибо, — кивнула Минна, забыв обиду.

В конце концов, мать старалась как могла. Минна слышала, как мать с трудом спускается по ступеням, закрывает входную дверь, затем поднимается в спальню, расположенную напротив ее собственной. «Мне двадцать девять лет. И мать могла бы не напоминать мне об этом», — думала Минна, осматривая спальню. Все выглядело как и раньше, только обветшало. Обои с цветами пожелтели и истрепались по углам, царапины проступили на ящиках комода, половина ручек отвалилась. Не об этом она мечтала ребенком. Но, опять же, Минна никогда не мечтала о домашнем уюте, так пленявшем других девушек. Она уже знала, что материнство — не ее удел.

Минна повернулась на бок и попыталась уснуть, но не смогла остановить внезапно нахлынувшие угрызения совести. Какая-то незнакомка лежала в объятиях этого мужчины. Это была не она. Сложно стереть воспоминания, но надо постараться. Она не позволит им повлиять на ее будущее. До сих пор Минна вела жизнь порядочного человека. Она найдет работу в другом городе и построит себе жизнь, в которой больше никогда не случится ничего примечательного. Минна перевернулась на другой бок и натянула одеяло до подбородка. Потом она услышала шуршание на улице и вспомнила, что черный ход не закрыт. Опоссум? Крыса?