Шутки Господа - Вуди Аллен

– Не хочешь? Тогда своди-ка меня к Флосси.

Она закусила губу, потом сказала:

– Книжная лавка в Хантер-колледже – это ширма.

– Ширма?

– Ну, знаешь, как букмекеры устраивают конторы в парикмахерских. Там увидишь.

Я звякнул в управление, а потом сказал ей:

– Ну ладно, зайка. Свободна. Но не вздумай уехать из города.

Она подняла голову и поглядела на меня с благодарностью:

– Хочешь, достану тебе фотографии с вечера Дуайта Макдональда?[71]

– В другой раз.

И я покатил в книжную лавку. Продавец, такой молоденький очкарик с понимающим взглядом, подошел сам:

– Могу я вам помочь?

– Вот ищу одно редкое издание «Рекламы самого себя».[72]Как я понимаю, автор напечатал несколько тысяч экземпляров с золотым обрезом, специально для друзей.

– Попробую разведать, – ответил он. – У нас есть селекторная связь с домом Мейлера.

Я выразительно посмотрел на него и сказал:

– Я от Шерри.

– Ах вот как. В таком случае – прошу.

Он нажал потайную кнопку, стеллаж отъехал в сторону, и невинным агнцем я ступил в чертог немыслимых наслаждений, известный под названием «У Флосси». Красный штоф, мебель в викторианском стиле, все как полагается. На кушетках лежали бледные, коротко стриженные, нервические девушки в очках с черными оправами и соблазнительно перелистывали книжки из серии «Классика» издательства «Пингвин». Одна блондиночка подмигнула мне и, кивнув на лестницу, сказала с роскошной улыбкой: «Может, Уоллес Стивенс,[73]а»?

Как выяснилось, тут знают толк не только в интеллектуальных утехах. Они приторговывали и усладами для души. Мне объяснили, что за пятьдесят баксов можно «перекинуться словечком, не касаясь серьезных тем». За сто девочка даст послушать свою коллекцию Бартока, поужинает с тобой и разрешит недолго понаблюдать, как ею овладевает депрессия. За сто пятьдесят можно послушать симфонию с близняшками. За триста вообще черт знает что: худенькая брюнетка, еврейка, делает вид, что знакомится с тобой в Музее современного искусства, дает прочитать свою дипломную работу, устраивает грандиозный скандал по поводу фрейдовского понимания женственности прямо посреди ресторана «У Элейн», а потом на твоих глазах кончает с собой (способ – по выбору клиента). Это у них называется «досуг». Хороший способ выманивать денежки, а? Все-таки Нью-Йорк великий город.

– Нравится? – спросил кто-то. Я обернулся и увидел прямо перед собой рабочий конец 38-го калибра. У меня нормально с нервами, но тут, как говорится, жила дрогнула. Флосси, догадался я. Я узнал ее по голосу. Впрочем, это был он. Флосси оказался мужчиной. Лицо его скрывала маска.

– Вы не поверите, а я ведь даже ничего не кончил. Меня вышвырнули из школы за плохие отметки.

– И поэтому вы теперь ходите в маске?

– Но я не отчаялся, нет. Я разработал гениальный план, как попасть в «Нью-Йоркское книжное обозрение». Для этого меня должны были принять за Лайонела Триллинга.[74]Я полетел в Мехико делать пластическую операцию. Там есть один хирург, он помогает пациентам стать похожими на Триллинга. Это, конечно, недешево. Но что-то у него не получилось. После операции я стал вылитый Оден[75]с голосом Мэри Маккарти.[76]И что бы вы сделали на моем месте? Вот именно. Пришлось переступить грань закона.

Но он не успел нажать на спуск: я опередил. Бросок вперед, локтем в челюсть, Флосси повалился на пол, я вырвал у него пушку, он грохнулся, как груда кирпичей. Когда появилась полиция, он все еще хныкал.

– Отличная работа, Кайзер, – сказал сержант Холмс. – Когда мы закончим с этим типом, его хочет повидать ФБР. Несколько вопросов о неких букинистах и аннотированном издании дантова «Ада». Уведите.

Вечером я навестил свою старинную подружку. Ее зовут Глория. Блондинка. Между прочим, окончила с отличием. Только она кончала физкультурный.

Нам было хорошо.

Предлагаем вниманию читателей фрагменты из воспоминаний Вирджила Айвса, которые вскоре будут опубликованы полностью. В настоящее время автор отбывает первый из четырех сроков по девяносто девять лет каждый, на которые он осужден за различные тяжкие преступления. После освобождения г-н Айвс собирается посвятить себя педагогике.

Конечно, я воровал. А как же? Там, где я вырос, чтобы выжить, приходится воровать. Хочешь поесть – воруй. Потом воруй на чаевые. Большинство тырило на пятнадцать процентов. Я – на двадцать, потому меня официанты и любили. Возвращаешься ночью с дела – свистнешь пижаму и спишь в ней. Если жарко – воровал трусики и маечку. Так все жили. Скажете, меня плохо воспитали? Не знаю. Папаша вечно был в бегах, я до двадцати двух лет ни разу и не видал его без грима. Всю жизнь думал, он хромой бородатый коротышка в темных очках, а оказался высоким блондином, немного похож на Линдберга.[77]Он был профессиональным грабителем банков, но в шестьдесят пять тогда отправляли на пенсию, пришлось завязать. На старости лет развлекался почтовыми лотереями, но потом марки резко подорожали, и он разорился дотла.

Мать, само собой, тоже была в розыске. Ну, конечно, в те времена не то что сейчас – женщинам приходилось бороться за свои права и так далее. Тогда если девушка шла в криминал, она могла только стать шантажисткой либо, в крайнем случае, поджигательницей. В Чикаго женщин брали перегонять краденые тачки, но это только в двадцать шестом, когда шоферы бастовали. Страшная была забастовка. Два месяца. Если у кого выгорало дело, приходилось тащить бабки пешком или брать такси.

У меня было двое братьев и сестренка, Дженни. Она вышла замуж – не по любви, по расчету. За тугую мошну. Вик, мой старший брат, спутался с шайкой плагиаторов. Когда федералы окружили дом, он как раз ставил свой автограф на экземпляре «Бесплодной земли». Взяли с поличным, схлопотал десять лет. С ним был один пижончик, тот подписал «Cantos» Паунда. Но у него папаша оказался важной шишкой, так его выпустили на поруки с испытательным сроком. Вот вам и закон. А Чарли – он меня младше, – тот был наперсточником, потом ростовщиком, скупал краденое. Долго искал себя. В конце концов сел за тунеядство. Бил баклуши семь лет, пока не понял, что денег с них не выколотишь. Тут его как раз и взяли. А баклуши пустили с молотка.