Писатель на дорогах Исхода. Откуда и куда? Беседы в пути - Евсей Львович Цейтлин

выбирает самый точный (часто – «больной») вопрос; как же возникает здесь – всего на нескольких страницах текста – это странное, но несомненное психологическое напряжение… Герои Езерской нередко переживают во время общения с ней «момент истины»: признаются в сокровенном, пересматривают свою жизнь.

Именно ради этого она часто сознательно привносит в беседу конфликт. Критик Анатолий Либерман как-то о заметил о Езерской: «…Она нелегкий интервьюер, и некоторым ее собеседникам пришлось отбиваться от остро поставленных вопросов». Это правда. Больше того – она то и дело подходит к рискованной грани. К примеру, так начинает свою беседу с Иосифом Бродским: «О вас говорят как о человеке высокомерном и недоступном, особенно для нашего брата-эмигранта». Другой бы ответил: «На этом интервью закончено». Бродский не обиделся – начал рассуждать вслух о проблеме «поэт в изгнании»: «…Эмиграция, знаете, начисто избавляет от нарциссизма. И в одном этом, на мой взгляд, уже ее достоинство. Жизнь в чужой языковой среде, со всеми вытекающими последствиями, – это испытание. Генрих Белль как-то записал в дневнике, что чем дальше письменный стол художника будет стоять от отечества, тем лучше для художника…» Я с трудом обрываю интереснейшее размышление поэта, которое родилось в диалоге с интервьюером.

Еще одна особенность творческого почерка Беллы Езерской. Она не скрывает от читателя своих пристрастий и симпатий. Но при этом всегда бескомпромиссна в художественных оценках. Вот закономерный финал ее эссе об одном из создателей современной массовой культуры Энди Ворхоле – он, между прочим, сыграл немалую роль в американской судьбе Езерской: «Я не отношусь к искусству Энди Ворхола серьезно… Но я с восхищением принимаю самого Энди Ворхола, как непревзойденного мастера одного-единственного шедевра: своей собственной жизни».

Вдруг понимаю: последняя фраза точно говорит и об Езерской. Она тоже никогда не была покорной песчинкой, которую уносил за собой ветер времени.

* * *

Начинала Езерская дважды. Впервые – в родной Одессе, второй раз – в эмиграции.

«Там» – после окончания университета – она долго, неприкаянно мыкалась со своим «свободным» дипломом; потребовался «блат», чтобы получить жалкие библиотечные полставки; в областной газете «Знамя коммунизма» ее печатали с оглядкой, в штат не брали: ничуть не стесняясь, напоминали про «пятый пункт». (Отдушиной были публикации в московском журнале «Театр»).

В Америку Езерская приехала с мужем и сыном, в сорок восемь. Конечно, ее тут никто не ждал, да и «булки на деревьях» не росли. Иногда спрашивала себя: неужели жизнь кончилась? Но отвечала себе так, как ответит ей вскоре молодой эмигрант Василий Аксенов: это важно – «ощущать сопротивление общества», это нужно – уметь «начинать все сначала, проходить весь путь заново».

И ей повезло! Дебют в старейшей эмигрантской газете «Новое русское слово» – очерками о любимом Пушкине (очерки приметили многие, в том числе – Мстислав Ростропович, который станет потом ее другом); учеба в университете, а затем в аспирантуре по русской литературе; сложный, противоречивый, но пьянящий атмосферой свободы мир эмигрантской культуры: Белла Езерская вошла в этот мир, как входят в родной дом.

Особая, интригующая строка ее биографии – долгое сотрудничество с журналом Энди Ворхола Interview. «Помешанный на знаменитостях, он и создал его для знаменитостей» – голливудских звезд, королей, законодателей моды. Это было так престижно – попасть на страницы Interview Magazine: и в качестве «гостя», и в качестве автора. А Езерскую поражала душевность ее новых коллег: «…Когда я зимой приезжала из своего Фарраковея, замерзшая, как сосулька, ребята отпаивали меня кофе в столовой, обшитой дубовыми панелями». Кстати, именно Ворхолу принадлежит идея собрать материалы Езерской в книгу. «Но ведь это же интервью, – переспросила она неуверенно, – жанр скоропортящийся»… «Ну и что», – пожал плечами Ворхол. Он-то не сомневался в успехе.

…Живой нерв большинства ее работ – судьба русской культуры в эмиграции.

Позиция Езерской резко выражена в эссе «Великое противостояние». Эссе посвящено автору «Окаянных дней», но оно шире – о выборе, который стоял перед каждым творцом. Езерская процитирует речь Бунина, произнесенную в феврале 1924-го в Париже: «Миссия русской эмиграции, доказавшей своим исходом из России и своей борьбой, своими ледяными походами, что она не только за страх, но и за совесть не приемлет ленинских градов, ленинских заповедей, миссия эта заключается ныне в продолжении этого неприятия».

Такой выбор – рано или поздно – совершают многие герои Беллы Езерской. (Всех не вспомнишь, тем более – не перечислишь.)

Мстислав Ростропович признается в интервью с ней: «Я обожаю Россию! О-бо-жаю». Но, лишенный гражданства СССР, Ростропович после отмены позорного указа гордо отказывается от советского паспорта.

Патриарх и ревнитель свободной русской прессы Андрей Седых. Вместе с ним мы сравниваем разные «волны» эмиграции, погружаемся в ежедневные будни многолетнего редактора «Нового русского слова».

Хранительница традиций, «живая легенда русского балета» Александра Данилова.

«Российский Карузо», один из последних рыцарей еврейской культуры Эмиль Горовец. «Он мог не замечать, терпеть и молчать. Как многие. Но он предпочел туманную даль репатриации, а фактически – эмиграции благополучной жизни придворного еврея в антисемитской стране».

Поэтесса Наталья Горбаневская. Вместе с друзьями она вышла в августе 1968-го на Красную площадь – в знак протеста против ввода советских войск в Чехословакию. Она сделала свой выбор сознательно, остро ощущая «вкус» свободы: «Когда ты на свободе, и, кажется, только от тебя зависит, остаться на свободе или не остаться, эта свобода, воздух, которым дышишь, деревья, под которыми идешь, становятся особенно дороги».

Юрий Любимов. Он гениально чувствует движение театральных форм, он и пророк – предупреждает в начале перестройки: «После оттепели всегда бывают заморозки… Природа режима не изменилась». Кстати, Любимов напишет позже Белле Езерской: «Вы делаете очень нужное и благородное дело».

* * *

«Мы не в изгнании – мы в послании». Кто только не цитировал эти знаменитые слова. Теперь перестали. Клятвы поутихли, да и некому их произносить.

«Какое там послание! – говорит мне на днях Белла Езерская – по телефону, незадолго до своего юбилея. – Скажите, ну какую миссию можно разглядеть в деятельности наших газет – разве что сбор рекламы… Многие писатели давно уехали в Россию, другие живут здесь, но публикуются исключительно там… Эмигрантские издательства не могут конкурировать с московскими и почти все умерли, несколько журналов едва дышат… Для полноты картины добавлю: на наши концертные площадки хлынули толпы гастролеров-халтурщиков, привозящие программы, которые они постеснялись бы показывать в гарнизонах…»

Впрочем, мы с ней все это уже обсуждали не раз. Но вот Езерская добавляет: «Я, кажется, осталась у разбитого корыта».

Почему не спорю? В глубине души она и сама знает, что неправа. «Всю жизнь занималась тем,