Черная полоса - Владимир Колычев

Но тут хотя бы дышится относительно легко, не воняет, а в камере наверняка теснота и смрад. Однако делать нечего, придется окунуться в этот ад. Едва затянувшаяся рана не должна стать тому помехой.

— Лицом к стене!

Надзиратель принял арестанта, конвоир поставил подпись в журнале. Сначала захлопнулась решетка шлюза, только затем открылась дверь.

Камера действительно не испытывала дефицит жильцов, шконки не пустовали, но и перенаселения вроде бы не наблюдалась. Одно место даже было свободно. У сортира, разумеется.

Матвей не хотел конфликтовать, но и место на параше было не для него. Братва не поймет. Поэтому он даже обрадовался, когда из блатного угла выплыла к нему темная личность с перекошенным от злобы лицом. Глаза с желтизной, кожа темная, нездоровая.

— Кто такой? — спросил этот фрукт, выпустив ему в лицо клуб табачного дыма.

В одной руке у него дымилась сигарета, вторая в кармане, оттягивала его чуть ли не до колена. Голова была наклонена, ухо повернуто к новичку, глаза устремлены куда-то в пол.

— Ты куда смотришь? — спросил Матвей и опустил пониже свернутый матрас, чтобы этот мутный тип не мог глядеть под молнию на его джинсах.

— Куда я смотрю? — Мужик скривился, пытаясь скрыть свое смущение.

— Матвей Вересов я. Статью называть не буду. Потому что невиновный.

— Невиновный, значит? — Желтушный фрукт ухмыльнулся, повернул голову, глянул на своих блатных дружков.

— Невиновный, — подтвердил Матвей. — А ты что, сомневаешься в этом?

— Сомневаюсь!

— Ты что, прокурор? — напористо спросил Матвей.

— А ты что, гонишь?

— Может, на прокурора работаешь?

— Ты на кого наехал, фраер?

— А может, ты просто петух?

— Чего?

Матвей ударил коротко, без размаха, точно в подбородок. Желтушный поганец даже назад не подался, как стоял, так и стек на пол.

Блатные вскочили, один из них, пучеглазый, со шрамом на щеке, выступил вперед. Он слегка нагнулся, как будто собирался вытащить заточку из носка.

— Он же не петух? — спросил Матвей, бросил взгляд на него, потом на свой кулак.

В глазах у него читались вопросы и опасения. А вдруг он неприкасаемого ударил? Если так, то и сам зашквариться мог.

— Ты, мужик, ничего не попутал? — Пучеглазый блатной шагнул к нему, но заточку не вынул.

— Он на всех вас так смотрит? Куда не надо?

Желтушный тип очнулся, стал подниматься. На всякий случай Матвей отступил к двери.

— А ты, в натуре, гонишь, — проговорил блатной и незло усмехнулся.

— Камера здесь, мне сказали, правильная, — с демонстративным сомнением в голосе проговорил Матвей.

— Кто сказал?

— Пухнарь сказал.

Пухнарь — фигура не ахти какая, но с ворами он знался, сам срок, было дело, мотал. Знакомство с ним чести Матвею не делало, очков не прибавляло, но хотя бы позволяло на кого-то сослаться.

— Пухнарь?

— Репневский.

— Не знаю такого. Ну да ладно, разберемся.

— Разберемся, — поднимаясь, зло пробурчал желтушный фрукт.

Но Матвей лишь усмехнулся, глянув на него. Кишка у этого живчика на ответку тонка, дальше угроз дело не пойдет. Если, конечно, Матвей не оступится, не опустится в глазах смотрящего. Если его начнут чморить, то этот желтушный поганец ударит ему в спину первым. Впрочем, Матвей в любом случае должен был держать хвост пистолетом. А уж он-то знал, как взять и сохранить уважение толпы.

— Мне бы тоже разобраться, — сказал Матвей, нацелив взгляд на здоровячка с розовыми щечками.

Парень крепкий на вид, но точно не из блатных. Его-то и нужно будет согнать со шконки, а уж он сам пусть думает, кого к параше подвинуть. Но это если смотрящий поможет ему с пропиской. Если нет, то придется зубами грызться за свое место под солнцем.

Тюрьма — это серьезно. В ней на двух ногах нужно стоять крепко и основательно, даже если скоро на выход. Не так себя поставишь, за две секунды сольют на всю жизнь.

На выход Матвея менты могли попросить уже завтра. Не было у них железобетонных улик против него, одни только домыслы и предположения. Однако обвинение предъявлено, в следственный изолятор он угодил, сначала больничка, теперь вот общая камера.

Адвокат ничего не мог сделать, хотя и пытался изменить меру пресечения. Возможно, судья уже на этой неделе вынесет правильное решение, но до этого светлого момента нужно еще дожить, ничем не запятнать свою репутацию.

День стоял солнечный, за окном таял снег, в комнате было светло, как в яркий летний день. Но улыбка у мамы оказалась вовсе не такая, и на столике лежала черная траурная лента.

— А ты не торопишься с этим? — спросил Глеб.

— Я же буду надевать ее, — ответила мама, взяла ленту, сунула под глянцевый журнал с роскошной девушкой на обложке.

Женские журналы должны восприниматься как руководство к действию, но мама почему-то думала иначе. К успеху не стремилась, диет не придерживалась, за собой следила кое-как. Но так было до того, как исчез отец, а сейчас она вдруг расцвела. Прическа у нее свежая, и глаза накрашены, и губы.

Отца уже два месяца как нет. Недавно обнаружилась его машина, но пустая.

— Нет, не наденешь. Жив отец, — сказал Глеб.

— Да, конечно, жив. — Мама грустно вздохнула, глянула на него как на сироту.

Не убедил он ее. Потому что сам не верил в благополучный исход. Мало того, уже почти смирился со страшной мыслью.

— Это все Вересов, — заявил Глеб и пальцем провел над глазом, сдерживая набегающую слезу.

Дернул его черт связаться с Вересовым. Отстегнул бы ему на ремонт машины, на этом все бы и закончилось.

Да он больше штуки готов был отдать, лишь бы вернуть все назад и начать заново, с того момента, как на пути ему попался Матвей на своей тачке. Не пошел бы он тогда на обгон, и не встретилась бы Василиса с этим уродом. С отцом ничего не случилось бы.

— Вересов в тюрьме, — тихо сказала мама.

— Надолго ли?

— Ты же говорил со следователем.

— И что?

Следователь практически на все сто был уверен в том, что телохранителей отца убил Вересов, и собирался отправить его на пожизненное. Но все оказалось не так просто. У Василисы были деньги, она наняла хорошего адвоката, а у следствия туго складывалось с уликами. Рано или поздно дело заглохнет. Если, конечно, не откроются новые обстоятельства. Вот машину отцовскую нашли, может, и пальчики Вересова обнаружатся.

— Василиса сейчас одна, — сказала мама.