Город Солнца - Туве Марика Янссон

— В маленьком пруду, в бассейне… — заметил Теллертон, — ты прячешься в маленьком пруду и разглагольствуешь, что мир уничтожен, а также полагаешь, что цветы в волосах будут тебе к лицу до самой смерти!

Все это было ошибкой. Ему надлежало сохранять спокойствие. Именно теперь он был вынужден говорить с Джо, вынужден собрать все самое лучшее из своего знания жизни, все, во что верил, и попытаться заставить юношу пробудиться… Говорить обо всех головокружительных возможностях и о беспомощности, когда все уже минуло и осталось позади, о нерушимой жажде жизни, всегда достойной трудностей, что переживаешь сам в своей душе, о желании придать жизни форму, цель и выражение, говорить о постоянных новых трамплинах триумфа, о грандиозных ошибках, о колоссальных сюрпризах… Обо всем в пределах понимания и о возможности объять необъятное, прежде чем постепенно исчезающая сила превратит запоздалое намерение в ничто.

Как жаль, что уже успело завечереть, а он устал. Им следовало бы встретиться утром. Чрезвычайно взволнованный, Тим Теллертон объяснил Джо:

— Мир не уничтожен! Он еще существует! Возможно, жить в нем стало труднее, тем не менее он существует…

Джо снова прервал его:

— А что осталось у вас? Неужто так приятно быть знаменитым?!

Он увидел, что Теллертон побледнел от гнева, и испугался; Джо хотелось теперь лишь уйти, убраться, умчаться прочь, словно сатана, оставляя все прежнее позади. Тим Теллертон сказал:

— Раздобудь мне такси!

— Простите меня! — воскликнул Джо. — Простите меня, я был глуп, я наговорил нынче столько глупостей… Это всего лишь из-за того, что мне не пишут… я все время жду, а они все равно не пишут, времени же осталось так мало!

Он бросился к мотоциклу и помчался по направлению к городу.

Мотоцикл Джо проследовал за такси обратно к набережной, где, держа открытой дверцу машины, ждал его Теллертон.

Тим Теллертон спросил:

— Кто тебе не пишет?

— Всего лишь одно письмо, оно должно прийти в бар Палмера. Теллертон повторил:

— Кто тебе не пишет?

— Дети Иисуса! — воскликнул Джо. — Иисус может вернуться теперь в любую минуту, они обещали, что мы будем вместе, когда он явится!

Тим Теллертон сел в машину, и Джо закрыл дверцу. Они вернулись в «Приют дружбы», и всю дорогу Джо ехал прямо впереди такси. Он эскортировал своего друга с почетом, каким удостаивают в государстве человека, указующего жизненный путь, по которому уже тот сам двигаться перестал.

Вытянувшись в кровати, Джо сказал:

— Он чудо! Он так ужасно напрягается только ради меня!

Линда ответила:

— Он любит тебя. Ты должен прислушиваться к нему, попытаться его понять. Иногда старый человек произносит очень уж мудреные, но мудрые слова.

Свет погасили. Вскоре он почувствовал: она спит. Он слышал, как прибой в Майами все ближе и ближе подходит к берегу.

На этой самой неделе окрестили пятьсот человек. Пройдя тогда по песку в воду, он, покрытый морской пеной и пронизанный звуками музыки, перешел вброд мелководье. Сотня гитар играла на горе.

— Я назвал имя Твое, я свершил это в конце концов, Иисус, — шептал все снова и снова Джо.

Но имя было всего лишь именем, мягким, словно шепот, и совсем чужим.

Священный огонь не мог загореться в душе Джо, пока он оставался один. С ним заговорили тогда на улице в Майами.

Но что именно они говорили, он не помнил… всего лишь сплошной поток слов, теплых и убедительных. И он вспоминал их абсолютную надежность. Они знали, они никогда не сомневались. Он следовал вместе с ними вниз по длинным лестницам во мрак, который, казалось, вот-вот расколется от звуков музыки…

Линда проснулась и спросила:

— У тебя дурные сны? Он ответил:

— Нет. Я не сплю.

— Чудо это или родник посреди пустыни, чтобы дозволить слепому видеть? Или сделать все золотисто-желтые яблоки в мире синими? Почему небо так скупо на чудеса, ни даже на самое малое из них, ни даже на почтовую открытку?!

Он спросил Линду, сколько времени занимает обыкновенное чудо. Линда ответила, что иногда оно происходит за краткий миг, но может также занять и долгое время, возможно, почти целую жизнь.

— Жизнь! — воскликнул Джо. — Поцелуй меня, жизнь!

И повернулся лицом к стене.

В тот же вечер Теллертон отправился в бар Пал-мера и занял лишь стоячее место, там было многолюдно — официанты и бармены из ресторанов, постояльцы гостиниц, персонал, обслуживающий автоколонки… Несколько писем были засунуты в ящик с сигаретами рядом с кассой, возможно, одно из них — адресовано Джо.

— Одну порция виски, — заказал он. — Сегодня вечером у вас оживленно.

— Да, все зашевелились, — ответил бармен.

— Не так уж много молодежи в этом городе!

— Да, не очень.

— А детей Иисуса вы не видели?

— Ха, ха! — воскликнул бармен. — Здесь только такие, что читали катехизис, когда были вовсе малыми детьми.

И он продолжал свою работу уже в другом конце бара.

— Вы здесь новичок… — сказал ему сосед слева.

Лицо его было большим, загорелым, а глаза — усталыми.

— Дети Иисуса! Их в этом городе нет. Здесь ничего нет!

— Что вы знаете о них? Как они живут?

— Живут и живут, живут, как могут. Они верят во что-то и продолжают жить. А можно разве по-другому… Сейчас я пьян, но говорю вам, что существует огромная разница, и это — в вере во что-то. Огромная разница! Уж поверьте. А есть у вас хотя бы один-единственный человек, в которого вы верите, кто-то, на кого полностью полагаетесь… я имею в виду каждую секунду?

— Успокойся, — произнес мимоходом бармен. — Этот господин с севера. Спокойно!

— Извините, — торжественно сказал сосед Теллертона, — я умоляю об огромном прощении. Дико извиняюсь!.. Есть ли у вас хотя бы один-единственный человек, кто-то, на кого вы полностью полагаетесь?

— Нет, — вежливо ответил Теллертон.

— Херберт! — обратился к соседу Теллертона бармен. — Держи себя в руках. Еще виски? — спросил он.

— Нет, спасибо! — ответил Теллертон, не любивший спиртное.

Херберт пристально смотрел на него. Затем перевел взгляд на зеркало в баре и потянулся, а некоторое время спустя сказал:

— Просыпаешься утром…

— Да, — подсказал Теллертон.

— Все — точь-в-точь одинаково. Зови меня Херберт! Знаешь, почему так омерзительно просыпаться утром? Подожди немного, я тебе объясню. Потому как не веришь даже ни в какое дело во всем мире, ни в одно, ни в какое другое. Согласен? Стало быть, совершенно искренне, из самой глубины души ты веришь в этот мир, веришь в целом? Нет, не веришь! И ты дьявольски расстраиваешься оттого, что не просыпаешься в ожидании…