Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

Скажите, мужчины – гады? Только что Примус нёс Полине что-то там о мужском благородстве, а как только появился Кроткий – не отказал себе в удовольствии его укусить. Только не говорите мне о честности. Если это честность, то автор – камертон.

– Примус, у тебя язык как помело.

– Не вы первый знакомите меня с этим прискорбным для вас и весьма лестным для меня обстоятельством. Однако я отдаю себе отчёт в том, что если им, моим языком, сильно размахивать, он, это обоюдоострое помело, может ранить не только окружающих, но и своего хозяина. Мне вас покинуть, дамы и господа? – Примус нагло уставился на Вадима. Мол, что скажешь, друг?

– Нет! – пискнула Полина.

Зачем она это сказала? Наверняка ей стоило остаться с Вадимом наедине. Но, ёлки-палки, всё это было так… так… так чертовски забавно!

Они прошлись туда-сюда и через часок вернулись в комнату. Многие уже слиняли на поиски более удобных мест для разговоров-поцелуев-объятий. Кто-то вышел, как и наша троица, прогуляться. В комнате были обе Ольги, Нила, пара-тройка однокурсников с потока и – да! – на Полиной койке сидел Филипп Филиппыч, пытавшийся придать своим уже слегка залитым глазам фокус.

– Студентка Рррроманова! Почему вы шляетесь в компании студентов Короткова и Евграфова?

– Филипп Филиппович! – отрапортовал Примус-Евграфов. – Студентка Романова захотела пи-пи, и мы, как настоящие комсомольцы и истинные строители коммунизма, не могли позволить невинной – подчёркиваю: невинной – дщери отечества, комсомолке и строителю того же самого, разгуливать в ночи одной. За кустами могла притаиться кулацкая шобла и лишить её самого дорогого – комсомольской чести! А также совести. И, возможно, даже ума! В страшную эпоху мы живём, товарищи!

Присутствующие рассмеялись. Даже Филипп Филиппыч криво усмехнулся:

– Гладко ты брешешь, Примус. Тебе бы в писаки податься, а не в лекари.

– Я вообще набит талантами под завязку, дорогой наш и любимый Филипп Филиппович! Иногда боюсь, как бы резьбу не сорвало и всё это разом в мир не хлынуло.

– Да уж!.. Ладно, остряки и все прочие, отбой уже давно, а завтра на работу. Так что всем спать! Пошёл я дальше проверять честь, совесть и прочий моральный облик молодого поколения.

– По стаканчику, Филипп Филиппыч? Так сказать, не принятия спиртных напитков ради, а боевого духа поддержания для! – тут же предложил ему Примус. – Ох, нелёгкая это работа – с кого-то стаскивать кого-то! – сочувственно продекламировал он.

– Доиграешься у меня! – фыркнул Филипп Филиппович, но протянутый стакан принял. – А ты чего молчишь, Коротков? Где твоя Ирка? И не лень ей из Борисовки сюда мотаться? Впрочем, ей это родные места. Женись, Вадим! Славная девка. Родители зажиточные. Дом с мезонином, все дела.

Ох, не везло этим вечером бедному Ваде. Так ещё, может, поговорили бы с Полиной про жизнь да про любовь. Поцеловались бы, пообнимались бы. Просто нежных глупостей пошептали бы. Он вполне был способен на нежные глупости и уже почти уговорил себя, что Полина Романова – такая же женщина, как и все остальные. Ну, по крайней мере, так надо думать, чтобы оставаться способным нести нежные глупости. Но… Не везло. Именно сегодня – не везло.

– Хых! – аж крякнул Примус. – Чертовски забавно! – И, схватив Кроткого за плечо, вытащил за дверь. – Ничего он им не сделает, успокойся. Он уже в первый вечер понял, чем это чревато. Да и Вольша там. Что у него, совсем, что ли, инстинкт самосохранения отсутствует? Он-то не местный абориген, а интеллигент, мать его. Хотя, конечно, неизвестно, что хуже. Но если ты сгоряча ему по рылу въедешь, да, прости, за собственные утехи, им всего лишь озвученные, то тебе точно будет плохо. Филя не так пьян, как кажется. Он, в принципе, мужик добродушный. А то, что к нимфеткам страсть питает, ну так кто же в здравом уме к ним ничего не питает? И чем старше филиппы филиппычи – тем нимфетки для них питательнее. Пошли, брат, на берег, упьёмся вусмерть!

Эту часть плана друзья выполнили на отлично с отличием.

Благо назавтра пошёл дождь. И шёл он ровно неделю. Полине очень пригодились прикупленные ей Вадей в Татарбунарах резиновые сапоги и привезённая Вольшей-отцом куртка-ветровка.

За неделю, проведённую между бараком и столовкой, все окончательно перезнакомились. Полина узнала много нового. И весьма для неё шокирующего. Например, что иных не смущает даже соседство чёрт знает скольких парочек – каждый занят тем, чем он занят, и не отвлекается. Ещё узнала, что на втором этаже есть отдельная комната, которая хоть и без замка, но кое-какие отчаянные смельчаки и… как их?.. смельчачки? Дурочки, вернее будет сказать, там закручиваются на проволочку.

«Да что же такое ими движет?» – недоумевала Полина. В себе она не чувствовала ничего такого, никакого волнения – из книг, или бахвальских рассказов, или из свиста Ольги Селиверстовой о томлении. В Полине Романовой ничего не томилось. Ничего. Только простые вещи беспокоили её. Вода, относительная чистота тела («Господи, они этим занимаются немытые?! С ума сойти!»), сон, еда и что-нибудь взять почитать у этих, слишком занятых. Она частенько болтала с Примусом, регулярно в их комнату наведывающимся на кофе-чай. И была так холодна с Коротковым, что тот заходил, сидел пару минут посреди трескотни от Селиверстовой, разговоров от Первой Ольги и Нилы и гробового молчания из Полиного угла – да и уходил.

– Ты кретин! Не могу это видеть! – шипел ему Примус на перекурах под навесом. – Скажи ей что-нибудь.

– Что?

– Скажи: «Полина!» Для человека нет слаще звуков, чем собственное имя.

– Полина и?..

– И всё. И говори-говори-говори… Нет, ну кого я учу?! Я сотой доли тех баб не коснулся, что ты переимел.

– А тут не могу.

– Это любовь, брат! – трагикомически заключал Примус.

– Это жопа, брат! – печально резюмировал Кроткий.

– А это одно и то же! Ладно, не печалься. Учёба колхоза мудреней. Она девочка серьёзная. Не из таких, что: «Кому? Кому? Кому?» Она пока никому. Так что…

– Да что меня, дырка, что ли, интересует?! Идиот ты, Примус.

– Нет, это чертовски забавно, друг мой! – всплёскивал Примус руками. – «Дырка», как ты грубо изволишь выражаться, понимаешь ли, к ней прилагается. Это, как бы тебе объяснить, мой многоопытный друг, неотъемлемая часть мадемуазель Романовой. И кто первый распломбирует, тому и всё остальное с потрохами. Как минимум – на время. И всё тогда, привет! «Поздно, Дубровский! Я – жена князя Верейского!» Так что ты давай, постарайся, горемыка. Цветы, кино-вино и прочее домино. А там и…

В общем, слава богу, что через неделю выглянуло солнце и все ринулись с головой в продолжение саги о томатах. Подряд не колхоз. Мирон рысачил по полям с утра до ночи, подгоняя, командуя, контролируя. Битва за урожай. Прямо скажем, не до любви стало даже самым активным поборникам. А Романовой и Короткову и подавно. Первой – выжить бы. Второму – денег заработать на кино-вино-домино и одеться на год вперёд. Но флёр шуточек-прибауточек, «романтика» полевых станов и вся прочая ерунда никуда не делись. Потому что юность – это чертовски забавно! А забавляться надо играючи. Не скажу – умеючи. Это со временем. А забавляясь, собственно от чёрта подальше держаться. Да не крестом его осенять «по писаному», а просто смотреть в свою сторону, а не куда голова поворачивается.