Загадочная Московия. Россия глазами иностранцев - Зоя Ножникова

* * *

Резко разошелся со всеми прочими авторами Невилль. Он написал о русских такое, что Барону стало смешно:

«В Москве едят и пьют очень плохо. Всю их пищу составляют огурцы и арбузы из Астрахани, которые они летом мочат, а также мука и соль». Такой вывод француза решительно нечем было объяснить и невозможно понять.

Барон помнил сам и не раз слышал и читал, что если кто-то из гостей оставался голодным, хозяева не скупились на добавку. Так, например, голландцам оказалось мало «на четырнадцать человек офицеров одного гуся, двух уток, трех кур и одной овцы». Витсен писал:

«Мы долго настаивали, даже покраснели от переговоров, но добились увеличения количества напитков и перемены каждодневной пищи и получили наконец следующий список.

Для посла — две бутылки французского вина, одну испанского вина, две — вареного меда, одну бутылку двойной водки, полбутылки уксуса, один бочонок меда и несколько больший — с пивом.

Для дворян и офицеров — на четырнадцать человек — одну бочку меду; для офицеров и слуг вместе — один бочонок водки и одну бочку пива. Для посла — кусок говядины и четверть овцы. Для офицеров — овца, для остальных — две овцы и кусок говядины.

В общем на каждый день:

семь кур,

две утки,

два гуся,

сто хлебов,

один кусок свинины,

десять окуней,

четыре щуки,

два фунта слив,

один пакет с фунтом горчичных семян,

такой же пакет с изюмом и лучшими сливами,

пять мускатных орехов,

половину лота гвоздики[38],

пол-унции перца,

один пакетик корицы,

одна голова сахара,

один фунт риса,

один фунт растительного масла,

пятьдесят яиц,

чашка сливок,

ведро огурцов,

пять редек,

соль и хрен,

четверик муки,

три фунта масла, ящик крупы,

восемь свечей».

* * *

В Московии огурцы, как и грибы, мерили возами, они были так дешевы, что почти не имели цены, но голова сахара и мускатные орехи всегда стоили очень дорого, однако и их выдавали гостям достаточно щедро.

* * *

Пропитание привозили дипломатам на дом. Порой некоторые иностранцы вкушали пищу за общим с русскими столом. Барон нашел в своих собственных бумагах письмо от Августина фон Мейерберга за 1661 или 1662 год, где тот описывал один обед по дороге из Австрии в Москву:

«Недалеко от Печерского монастыря нас принимал Афанасий Лаврентьевич Ордын-Нащокин, благородный царский советник, тогдашний воевода Ливонии. Это было 23-го апреля. На другой день было Светлое Воскресение у москвитян, которые пользуются греческим календарем, с прибавкою к нему дней празднования памяти своих местных святых. В этот день воевода угощал нас у себя с большею приветливостью и встретил у самых лошадей.

Обыкновенный образ жизни москвитян, даже и знатных, никогда не нарушает правил умеренности. На длинный и узкий стол, покрытый скатертью из плохого льна, ставятся уксусница, перечница и солонка. Каждому из обедающих кладут ложку и хлеб, но только не всегда, а тарелки, салфетки, ножа и вилки не кладется никому, кроме знатных. Потом подаются кушанья, каждое порознь, одно за другим, и во множестве, если много гостей, блюда одинакового вида, у всех почти знатных и других людей побогаче оловянные, так же как и весь столовый прибор, и по неряшеству прислуги запачканные.

Начало обеда делает водка. Первую подачу кушанья составляет холодная вареная говядина, приправленная уксусом и сырым луком. Другие потом кушанья подаются либо вареные, либо жареные, либо с подливою, но ни в одном нет недостатка в больших приемах чеснока или лука, которые у москвитян самые изысканные, возбуждающие вкус средства. Тут уж наверное нет ничего поварского, никаких изделий кухмистерского искусства, которое изгнано из всей Московии. Со всем тем на эти кушанья они напускаются с такою жадностью, что скорее пожирают, нежели едят. Оглодавши все мясо кругом какой-нибудь кости, они бросают ее оглоданную опять в то же блюдо, из которого взяли ее с мясом; туда же, потрясывая рукой, отряхают и приставшую к пальцам слюну, которая отделилась во рту от глоданья и смешалась с подливой. Напитки у них разные: вино, пиво, которое пьют редко, всякие меда в более частом употреблении, и водка, составляющая начало и конец обеда. Для этих напитков назначены и разные, особенные для каждого сосуды: братины, кубки, кружки, чаши, стопы, рюмки, чарки, стаканы, все большею частью оловянные или деревянные, редко серебряные, да и те почерневшие и грязные, потому что забота, чтобы они не истерлись, не позволяет москвитянам их чистить. Когда же захотят задать пир друзьям, тогда выставляют напоказ все, что есть у них; считают, что пир не пышно устроен или не искусно приготовлен, если вместе с мясами и птицами не подано будет множества блюд с разною рыбой, за которую москвитяне, хоть и из грубой роскоши, платят дорого. Впрочем, они не с таким тонким вкусом, чтобы бросать эту рыбу или брезгать ею, если она, по обыкновению, и испортилась. О сладких закусках после обеда москвитянам и заботы нет, потому что пока еще придет пора подавать их, они больше уж не находят для них места у себя в желудках, раздувшихся от начинки пищею. Предел питью полагает одно опьянение, и никто не выходит из столовой, если его не вынесут. В продолжение стола вдруг разражаются самою звонкою рыготней, с отвратительным запахом непереваренной смеси чеснока, лука, редьки и водки, и эта рыготня, с позволения стоиков, предоставляющих полную свободу ей и чревобесию, сливаясь с громозвучными испарениями их желудков, обдает окружающих самым вредным серным смрадом. Носовой платок держат не в кармане, а в шапке, но за столом сидят с открытыми головами, так что, когда нужно бывает высморкаться, за отсутствием платка его должность исправляют пальцы, которые, вместе с ноздрями, вытираются потом скатертью. Речи разговаривающих, как людей, не образованных никакою школой или грамотностью, решительный вздор, очень часто оскорбляющий порядочный слух. Злословие, восхищение самыми мерзкими делами или наглым хвастовством, которое порочит честное имя других, составляют замечательные изречения и остроты многих речей. Иной раз на этих пирах не бывает недостатка и в подарках своего рода. Всегда входит в столовую и жена хозяина в самой нарядной телогрее и во всем женском убранстве в сопровождении двух или многих прислужниц; она подает знатнейшему из собеседников чару водки, омочив в ней края своих губ. А пока пьет он, она поспешно уходит в свою комнату, надевает на себя другую телогрею и тотчас же приходит назад для исполнения такой же обязанности к другому собеседнику. Повторив этот обряд с каждым из прочих гостей, потом она всегда становится у передней стены: стоя там с опущенными на пол глазами и сложив по бокам свешенные вниз руки, она отдает терпеливые уста поцелуям собеседников, которые подходят к ней по степени своего достоинства и от которых так и разит неприятным запахом всего, что они ели и пили.