Первый шаг - Сабина Янина

знать. Я прошу тебя, как друга, помоги. Если бы ты был на моем месте, я бы обязательно помог.

– Да, я вообще не уверен, что смогу что-то узнать. Ну, ладно, я попробую.

– Обещаешь?

– Обещаю, Роб.

– Спасибо, Тит. Если что, ты сразу звони. Я в долгу не останусь.

– Ладно.

***

Тит позвонил на другой день утром.

– Привет, Роб.

– Привет, ну как? Удалось?

– Ага, отец, как раз вечером готовил отчёт. Я ночью снял копию. Лови. Только если что, я ничего не знаю, понял? Не хочу подвести отца.

– Не волнуйся. Я никому. А что у отца комп без пароля?

– Почему? С паролем, конечно, но я давно его подсмотрел.

– Значит все твои рассказы – не фантазия? – поинтересовался Робин.

– Ну, как тебе сказать, чтобы не соврать, – засмеялся Тит, – просто пересказать, никто слушать не будет, так что приукрашивал чуток. Вообще, я хотел бы, как отец в криминалисты пойти. Классная профессия! Надеюсь, выйти на тестировании. Ладно. В общем, я ни при чем. Хорошо?

– Да, я тебя не выдам.

– Ну, пока.

– Пока, спасибо.

Робин синхронизировал браслет с компьютером и перебросил файл. Сердце его бешено стучало, когда на экране открылась страница с текстом экспертизы. Дата, время, визуальный осмотр, параметры тела… Робин старался не вчитываться в формальные строчки документа, старался не думать, что всё это написано о его Марате. Стиснув зубы, он быстро просматривал текст, прокручивая его к концу. Вот нашёл. Выводы. Он впился взглядом в прыгающие от волнения буквы: клинико-патологоанатомический эпикриз, причины смерти, – скупые холодные строчки. Что-то царапнуло его взгляд, он остановился и прочитал ещё раз: «…за шесть часов до момента смерти имел половой контакт с мужчиной, признаков насилия не обнаружено…».

В голове разорвалась бомба: за шесть часов до момента смерти имел половой контакт с мужчиной. Робин откинулся на спинку стула: «Марат, как?! Кто?!» Перед глазами стояла хрупкая фигура брата, его тонкое лицо, длинные светлые волосы, развевающиеся по ветру: Марат так быстро ходил, что казалось, будто он летел над землёй, чуть касаясь её; шея замотана жёлтым шарфом, оттеняющим тёплым цветом его зелёные глаза, застенчивая нежная улыбка.

Робин встал и прошёлся по комнате. Не может быть. Робин никогда не замечал за ним склонности к мужчинам. Он остановился. А Лилька? Как же Лилька? Марат же был влюблён без памяти в Лильку! Робин бросился в комнату Марата.

Открыл дверь и замер на пороге. Впервые, как Марат ушёл из дома, кто-то входил к нему. Робин осмотрелся. В углу на столе и прямо на полу около дивана лежали разного размера листы бумаги. Робин подошёл и взял их, рассматривая. На рисунках очень часто встречалось милое девичье лицо с огромными глазами и распущенными до плеч волосами. Это была Лилия – соседка из дома напротив. Она смотрела на Робина, то улыбаясь, то задумчиво, то ласково, то сердито, но как бы не была изображена девушка, чувствовалась большая симпатия художника, который с бережной тщательностью выписывал каждый штрих портрета.

«Вот же, вот. Лилька! Марат же по ней с ума сходил. Но, как же тогда. Насилия не было. Физического не было, – пальцы его так сжали лист бумаги, что их свело, – его принудили! Меценат. Но, как он мог? Ради чего, ради своей Академии? Не может быть! Он такой слабый…», – Робин опустился на диван. Голова кружилась. Грудь так сдавило, что он не мог глубоко вздохнуть. Он сжал кулаки: «Убью, сволочь!» и кинулся вон из комнаты.

***

Он бежал в мастерскую отца, где тот прятал оружие. Отец был заядлым охотником, но уже много лет, после того, как начал пить, не брал оружие в руки. Однажды отец заметил, как сыновья вертят его в руках, и, испугавшись несчастного случая, выпорол Робина, как заводилу, и, запретив строго-настрого прикасаться к оружию, спрятал его. Но Робин знал куда. Оружие притягивало, и пару раз тайком он всё же брал его в лес пострелять по банкам, но это было уже очень давно. Возможно, отец продал, как грозился. Нет! Рука нащупала короткий холодный ствол в потайном месте.

***

Робин нашёл мецената у входа в художественную школу в окружении ребят, которые, отталкивая друг друга, протягивали рисунки, на которых он, снисходительно улыбаясь, размашисто писал автографы.

Робин взглянул на доску объявлений, висевшую около входа:

«23 мая в 11:00 начало отборочного тура работ выпускников художественной школы для выставочной галереи почётного жителя элизия – мецената Билла Сгоровица. Работы принимают до 15:00 в демонстрационном зале школы». Часы над входом показывали половину четвёртого.

Стиснув зубы, Робин ждал. Наконец, последняя девочка, получила драгоценный автограф, и, радостно размахивая им как флагом, убежала.

Меценат обернулся, увидел Робина и улыбнулся.

– А вам, молодой человек, тоже рисунок подписать?

Робин помолчал, потом медленно, тихо и отчётливо произнёс:

– Не мне, моему брату Марату Смелову.

Меценат вздрогнул и побелел.

– Да, но… Вы знаете, я очень сожалею. Приношу вам свои соболезнования. Я понимаю. Это такое горе. Он был такой талантливый.

Робин, не отрываясь, смотрел в бегающие глаза мецената.

– И за это вы изнасиловали и убили его?

Меценат отпрянул:

– Вы с ума сошли! Что вы такое говорите! Как можно!

Робин вытащил из кармана руку, крошечный зрачок дула уставился на мецената.

Меценат побагровел, хотел что-то сказать, но только издавал нечленораздельные звуки, отступая.

– Ты, ответишь за всё!

– Что вы! Что вы! – залепетал меценат, – Никакого насилия не было. Он сам.

Последние слова наотмашь ударили Робина. Не помня себя, он выстрелил в трясущееся лицо мецената.

Тот закричал и упал.

Робин бросил оружие, повернулся и быстро пошёл, не ведая куда.

***

Его арестовали через три квартала в парке. Визжа тормозами, у входа остановились две полицейские машины. Из них выскочили четверо и кинулись в сквер, сверяясь с импульс-сигналом, исходившим от браслета Робина. Его схватили, холодный металл болью скрутил запястья, жёсткие руки поволокли в машину.

В полицейском участке его бросили в камеру и оставили одного. Робину было всё равно. Он не раскаивался, жизнь погибла, осталось только ждать, когда за ним придут. Он знал, что за убийство человека преступник осуждается на высшую меру – стирание личности. Пусть. Только жаль мать. Но он не мог больше жить в этом лицемерном городе, где лучшие люди, меценаты, вынуждают мальчишек к сношениям, а мальчишки ради карьеры подставляют им задницы. Он хотел одного, чтобы этот элизий и он сам, провалились в ад.

За ним никто не приходил. Ему молча приносили еду, молча убирали посуду. Иногда в глазок двери кто-то заглядывал, с минуту рассматривал его,