Соратник Орлеанской девы. Триумф и трагедия Жиля де Рэ - Александр Путятин

Ольга Тогоева утверждает, что именно дело Жиля де Ре заставило её усомниться в истинности выводов коллег. Мне кажется, она права. Встречающуюся в этих материалах «прямую» речь трудно отнести к подлинным словам, произнесённым в зале суда обвиняемыми или свидетелями. Скорее перед нами – мысли и идеи самих судей, вложенные в чужие уста для большей правдоподобности.

Что касается формы высказываний, то она обычно включает больше элементов канцелярского стиля, чем устной речи. К ним относится упоминавшийся уже приём усиления, выраженный через сдваивание слов-синонимов: «мой друг и любимый человек» (mon ami et l’omme du monde queje ayme), «я вас прошу и умоляю» (je Vousprie et requier). Но главным образом – употребление в «прямой» речи канцеляризмов, таких как «упомянутый» (ledit) и «вышеупомянутый» (dessus dit).

Если в деле шла речь об убийстве, краже, мошенничестве, то описанных выше приёмов было достаточно для составления убедительных (для общества) материалов процесса. Куда сложнее задачу приходилось решать в тех случаях, когда речь заходила о преступлении, которое очень сложно (а порой и невозможно) доказать – о колдовстве, заключении сделок с дьяволом, заговоре ведьм и так далее. Составленное типичным способом обвинение могло показаться лживым и невероятным, несмотря на использование в тексте пустых знаков, «прямой» речи и психологического портрета преступника. Требовалось использовать дополнительные «приёмы правдоподобия», чтобы окружающие смогли поверить в составленный писцами текст, в то, что говорили судьи.

Анализируя нескольких крупных ведовских процессов (по которым сохранилось достаточное количество материалов), Ольга Тогоева высказывает предположение, что для составления текста обвинения, признания и приговора судьи могли сознательно использовать нарочито простые и даже примитивные схемы: фольклорные или библейские. И чем проще была такая схема, тем сильнее верили в неё люди, далекие от судопроизводства. Таким образом, форма записи дела подменяла собой содержание – разрозненные факты благодаря простой, но убедительной схеме получали особую, выгодную для судей интерпретацию.

В своём исследовании «Истинная правда» Ольга Тогоева рассматривает четыре варианта построения уголовного обвинения с использованием «простых» объяснительных схем. Наиболее явственно фольклорные и библейские сюжеты проступают в ведовских процессах с участием «орлеанской пары» – суде над Жанной д’Арк в 1430—1431 годах в Руане и процессом в Нанте, где в октябре 1440 года казнили Жиля де Рэ. В каждом из рассмотренных случаев представители судебной власти использовали свою особую схему и свой набор аналогий, наилучшим образом подходящих для данного дела и конкретного подозреваемого.

Фольклорные и сказочные детали в описании колдовских практик Жиля де Рэ, в его попытках установить контакты с демоном по имени Баррон и заключить письменный договор с дьяволом удивления не вызывают, ведь эта часть обвинений ни на одном из ведовских процессов никак не доказывалась, поскольку по самой своей природе не могла быть подтверждена уликами. Впрочем, инквизиторам и церковным судьям этого и не требовалось: подозреваемый в колдовстве изначально считался виновным, если ему каким-то чудом не удавалось доказать обратное.

Другое дело – похищения, изнасилования и убийства детей. В обычных случаях судьи подробно рассматривали улики и оценивали реальную доказательную базу. Наличие фольклорной составляющей в описании светских преступлений Жиля де Рэ и отсутствие прямых доказательств поневоле наталкивает на мысль о несправедливости обвинения, ведь в рассказах свидетелей и подозреваемых фактов практически нет, зато ясно просматривается сюжет, связанный с обычаем инициации подростков, который был распространён в Бретани в дохристианскую эпоху[35]. Разница лишь в том, что «временная смерть», характерная для языческого обряда, превратилась в рассказы о предполагаемой гибели детей, которой никто не видел, но в которой были уверены многие жители Машкуля, Шантосе и Нанта. Как отмечал в своём исследовании Владимир Пропп, постепенное вырождение обряда, утрата им своего первоначального значения обычно превращала полузабытые ритуалы в непонятное, но страшное событие. Содержание, таким образом, в словах свидетелей заменялось формой: инициация как символическое убийство, как «временная смерть» оборачивалась в них подлинной гибелью. Её описание, естественно, велось по канонам сказочного сюжета.

Именно эта форма характерна для свидетельских показаний на процессе Жиля де Ре. Как принято в любой сказке, всем им свойственны особая сюжетная законченность, типовое построение фраз, а также детальное описание несчастий, которые выступают в качестве завязки сюжета. Начальные события в каждом из эпизодов могут различаться, а середина и конец – одинаковы или единообразны.

Сказочная сюжетность свидетельских показаний на процессе Жиля де Рэ – хорошо заметная черта. Слова главного обвиняемого и его сообщников этой особенности лишены. Они, как справедливо отмечает Ольга Тогоева, записаны в форме ответов на статьи обвинения. Им тоже свойственны детали, которые описывают обряд инициации… Только на сей раз – увиденный «изнутри» глазами непосредственных участников. Особенно это характерно для показаний слуг Жиля де Рэ – Анрие и Пуату.

Возникает закономерный вопрос: кто был реальным автором этих описаний? Ольга Тогоева высказывает предположение, что все «конкретные» детали событий были выдуманы самими судьями и вошли в «чистосердечные признания» Жиля и его «сообщников», которые были даны ими под пытками или под угрозой пыток.

И если в свидетельских показаний сказочный сюжет представлял собой единственно возможную и доступную простым людям повествовательную форму, то в составленных позднее статьях обвинения и «признаниях преступников» сказочный сюжет, скорее всего, усиливался судьями сознательно, чтобы создать из Жиля де Ре образ идеального злодея – колдуна, чернокнижника и серийного маньяка-убийцу, заслуживающего самую суровую кару.

Прежде чем окончательно перейти к разбору материалов суда над Жилем де Рэ, нужно присмотреться к неизменным фигурантам всех колдовских процессов того периода. Речь идёт о Сатане и его многочисленных подручных.

В православной традиции чертям отведено весьма скромное место[36]. Это отражается как в кратком перечне их имён – дьявол, сатана, лукавый, так и в невысокой оценке возможностей нечистой силы. Типовой сюжет русских сказок на эту тему: как хитрый мужик обводит вокруг пальца доверчивого дьяволёнка. Самая популярная из «демонических» народных пословиц – «Не так страшен чёрт, как его малюют». Православные хоть и верили в существование нечистой силы, но не боялись её. Считали, что чертей можно легко одолеть – с помощи креста и молитвы. Соответствующим было и отношение к колдунам, волхвам, ворожеям.