Девять месяцев, или "Комедия женских положений" - Татьяна Соломатина

– Сонька, пошли покурим! – как ни в чём не бывало подошла к бывшей соседке-подруге Светочка Шевченко.

Вы напряглись, ожидая разборок? Потому что маячившая неподалёку дневная этажная акушерка напряглась. Расслабьтесь, разборок не будет. Как вы уже поняли, Софья Константиновна не склонна к публичным красочным, но краткосрочным эффектам.

– Пойдём, Свет. Чуть позже, – улыбнувшись, сказала она без малейшей обиды или ещё чего-нибудь подобного в голосе (хотя желание выписать Светочкиному заду пенделя никуда не делось, ибо все мы рабы своих разнузданных инстинктов родом из первобытного, не замутнённого лицемерием, воспитанием и модными одеждами пещерного бытия). – Сейчас совместный осмотр заведующего с начмедом. Виталий Александрович! – чуть повысив голос, Соня обратилась в сторону ординаторской с вечно открытой в дневное время дверью.

– Да, Софья Константиновна? – с готовностью выскочил в коридор долговязый брюнет.

– Виталий Александрович, возьмите из папки Аллы Абрамовны историю Тарасовой из третьей палаты и отправляйтесь с ней под смотровую. Ира, – обратилась она к дежурной акушерке, – позвоните Павлу Петровичу, скажите, что мы готовы и ждём его. И приведите саму Тарасову, разумеется.

Светочка постояла-постояла и, фыркнув, ушла.

Интерн Виталик чувствовал себя, ни много ни мало, графом Орловым при Екатерине Великой и был готов расцеловать Аллу Абрамовну в засидевшийся на потёртом стуле тухис за её демарш во время обхода. Ведь именно благодаря этому он теперь фаворит императрицы и, возможно, буквально уже сегодня его допустят в операционную на правах первого ассистента! А там уже и до хирурга недалеко. Главное, Софье угождать, в глаза подобострастно смотреть и даже соблазнить, в конце концов! Чего такого? Баба она красивая. Да и не такая она старая, всего на шесть лет его старше, сейчас уже никто ничего не считает! Лёнька, однокурсник, тот вообще ассистента с кафедры гистологии сто лет назад – на втором курсе! – тягал. Так та вообще древняя была – тридцать восемь! А Лёньке тогда двадцать один всего был. Все ещё ржали, что он геронтофил. А Лёнька только посмеивался сперва, а потом и вовсе с кулаками на всех лез – влюбился. Все и заткнулись. Потом она его бросила, и Лёнька чуть не повесился. Вот тебе и старая!

Такие мысли витали в голове у интерна первого года обучения Виталия Александровича, пока правая рука кандидата медицинских наук, врача высшей квалификационной категории, да и вообще большого доки своего дела начмеда Романца изучала готовность родовых путей Тарасовой к, собственно, родам. Пока изучали, пока Софья Константиновна и Павел Петрович беседовали и решали, как быть, в смотровую просунула голову Любовь Петровна:

– Палпетрович, Софья Константиновна, заканчивайте! Нам ещё помыть всё надо, санэпидстанция через полчаса-час будет.

– Мы уже закончили! – недовольно, по привычке, ответил начмед. – Значит так, Софья Константиновна, Тарасову на завтра на утро готовьте!.. Тарасова! Вот только не надо кукситься, и нюниться, и сопли пускать на кресло! Вы же слышали, к нам идёт санэпидстанция! А это для тех, кто понимает, всегда как муж к жене, когда у той любовник в постели!.. Тарасова, давайте определимся, вы плачете или смеётесь?! Вот то-то! Смеяться всегда лучше, чем плакать! – Романец немного помолчал, как будто что-то вспоминая. – Я навсегда понял, какая великая вещь – воспитание смехом. Смех, благороднейшая форма человеческого самопроявления, к тому же и гениальный воспитатель, творец душ. Посмеявшись, человек становится лучше, счастливее, умнее и добрее... Знаете, Тарасова, почему многими любимая и некоторыми ненавидимая прекрасная доктор Заруцкая смотрит на меня как, простите, Софья, баран на новые ворота? Да потому что я процитировал сейчас трепетно любимый ею роман «Кафедра» Ирины Грековой. Наша Софья Константиновна, – ворчливо продолжил Романец совершенно неуместные при беременной, и тем более интерне, внезапные свои излияния, – полагает меня отвратительным внешне и внутренне существом, давая право на жизнь исключительно и только как специалисту. Не правда ли, Софья Константиновна? – обратился он к остолбеневшей Соне. – Я убеждён: даже самый плохой человек податлив на ласку и одобрение. Восхищайся им (только искренне!), и он будет с тобою счастлив и добр. Часто мы начинаем считать людей плохими, несимпатичными только из лени. Жизнь наша перегружена впечатлениями. Каждый новый человек, с которым она тебя сталкивает, требует внимания, а оно у нас не безгранично. Нельзя вместить в себя всех и каждого. Поэтому мы торопимся невзлюбить человека, который ни в чём не виноват, попросту подал заявку на наше внимание. Объявив кого-то неприятным, мы как будто снимаем с себя вину за невнимание. Мы рады придраться к любому поводу, чтобы не полюбить человека... М-да! Расслабьтесь, Софья Константиновна, я не изучал весь роман на память, чтобы поразить ваше воображение. Я тоже люблю эту книгу и как-то раз в родзале, каюсь, подсмотрел отчёркнутое вами – и освежил в памяти. Сейчас редко кто так читает – с карандашиком... Так, в общем, Тарасова, улыбайтесь и не считайте нас несимпатичными лишь потому, что мы завтра собираемся вас прооперировать. К этому созрели все объективные предпосылки: рубцовые изменения шейки матки, незрелость родовых путей, перенос по данным ультразвукового сканирования. Всё, работайте!

Начмед выкатился на своих коротких и тонких ножках из смотровой.

– Что это было? – спросила Соня у пространства, помогая Тарасовой спуститься с кресла. И хихикнула.

Интерн, поддерживающий даму под противоположный локоток, пожал плечами. И тоже фыркнул.

– Да он в вас влюблён, Софья Константиновна! – тут же прыснула глубоко беременная Тарасова.

– Кто?! – переспросила Софья, нервно оглядываясь.

– Да начальник ваш! – захохотала Тарасова, придерживая живот руками.

– Да вы что! Мы друг друга десять лет терпеть не можем, дольше часа в одном помещении – чешемся потом оба, аллергия у нас, взаимная непереносимость! – все уже дружно ржали, включая интерна и ворвавшуюся в двери смотровой Любовь Петровну.

– Это вы потому чешетесь, что дольше одного часа вместе находитесь только в помещении операционной. От хлоргексидина вы чешетесь, а не друг от друга! Я тебе всегда говорила, что Романец не такой мудак, каким ты его считаешь. Думаешь, почему на такую крокодилину бабы всю жизнь вешал-и-и-сь? – уже заходилась Люба от смеха. – И вообще, все во-о-он из смотровой!

– Что это мы, смешинку поймали? – удивилась Тарасова, выйдя в коридор. – Чего смешного-то было? Софья Константиновна, может, не надо меня резать, а?!

– Виталий Александрович, запишите, пожалуйста, совместный осмотр с начмедом, я подпишу. И вообще, назначаетесь сегодня личным ординарцем при мадам Тарасовой. Будете её смешить, развлекать, рассказывать, что ничего страшного в кесаревом сечении нет. Снимите пару раз кардиотокограмму плода в течение дня, мочу на белок, кровь на «тройку» и свёртываемость. Напишите заявку на операцию, отнесите наверх. Вызовите анестезиолога. И так далее. Понятно?

– Понятно, Софья Константиновна.