Два капитала. Как экономика втягивает Россию в войну - Семен Уралов

Смерть государства — это не фантастический сюжет или политологическая формула, а вполне конкретная деградация основных функций жизнедеятельности. Причем такая деградация уже наблюдается: в райцентрах Молдавии уже давно нет централизованного отопления и горячей воды, население все перешло на автономное отопление и водонагреватели, благо климат теплый, а суровые зимы бывают редко. В кавказских республиках и Средней Азии есть заброшенные деревни, аулы, кишлаки и махалли, где электричество закончилось вместе с советской властью — и никто его проводить не собирается.

Но государство XXI века значительно отличается от государства XX века. Существенно вырос технический уровень оружия. Сегодня один человек может привести в действие оружие, способное разрушить жилой дом или уничтожить сотню людей.

Коллапс любого государства всякий раз сопровождается гражданской войной. Так было всегда в везде: в Римской республике (и потом империи), Византии, Древнем Египте, Британской и Российской империях, Французской республике, Китае и Корее.

В условиях XXI века оружие, которое может попасть в руки участников гражданской войны, вызывает опасения. Современные военные гаджеты не оставляют человеку возможности выжить, поэтому разрушение государства в Третьей мировой войне может быть крайне жестоким и кровавым. Впрочем, в XX веке все было более чем кроваво. В Первой мировой и гражданской войне на территории рухнувшей Российской империи погибло около 15 % жителей. Каждый шестой. Представьте себя и пятерых своих друзей или родственников, теперь представьте, что один из вас погиб, а еще двое переболели серьезной болезнью вроде тифа, холеры или испанки, все вы последние семь лет постоянно недоедали и умрете на 10–15 лет раньше, чем могли бы прожить, — такова реальная статистика поражения в Первой мировой.

Голод, разрушения и эпидемии — результат мировых войн. Весь набор негативных последствий обрушивается на народы не в ходе самой войны, а от последствий разрушения государства.

Дело в том, что государство как явление социальное — устойчивая конструкция. Государство — это сверхколлектив, соответственно, историческое время для государства течет не так, как для других коллективов и социальных явлений. Устойчивость государства как социального коллектива базируется на многочисленных механизмах саморегулирования и восстановления. Государство находится в постоянном диалоге с обществом, откуда черпает обратную связь. Так, наиболее устойчивые и успешные государства интегрированы с местным самоуправлением, причем под местным самоуправлением вовсе не имеются в виду привычные нам формы вроде городских дум или областных советов. Каждый этнос вырабатывает свои формы самоорганизации. Это может выражаться и в советах аксакалов и старейшин у народов Кавказа и Средней Азии. В индустриальных регионах такими формами самоорганизации могут выступать профсоюзы. В Великобритании, например, до сих пор сохранены институты самоорганизации в виде аристократических закрытых клубов, которые имеют влияние на государственную власть больше, чем парламент. В США институт легального лоббизма также форма саморегуляции общества.

В дореволюционной России была крайне сложная система саморегуляции государства через интеграцию с обществом, при этом империя была пестрым государством с огромным количеством этносов, культур, религий, верований и языков. Поскольку Российская империя расширялась как монархический проект, то распространение государственной власти шло по монархическим схемам.

«Божиею поспешествующею милостию Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский; государь Псковский и великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский и Финляндский; князь Эстляндский, Лифляндский, Курляндский и Семигальский, Самогитский, Белостокский, Корельский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных; государь и великий князь Новагорода низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полотский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский, Витебский, Мстиславский и всея северныя страны повелитель; и государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския; Черкасских и Горских князей и иных наследный государь и обладатель, государь Туркестанский; наследник Норвежский, герцог Шлезвиг-Голштейнский, Стормарнский, Дитмарсенский и Ольденбургский и прочая, и прочая, и прочая» — вот официальный титул последнего руководителя Российской империи.

Титулы российского императора — это не просто красивые регалии: за каждым титулом стоит история вхождения этой земли в общегосударственный проект. Для кого-то высшая власть империи пришла на смену княжеской власти, например для жителей Владимира, Москвы и Вологды. Для кого-то, как для поляков, высшая власть пришла на смену королевской. Кого-то (финнов) «выиграли» в войну у шведской короны. Грузинский народ добровольно присягнул и передал высшую власть императору России.

Однако интеграция в общее и союзное государство Российское вовсе не означала, что грузин и поляк, ставшие подданными империи, будут равны в правах и свободах. Государство гарантировало лишь общую правовую рамку, обеспечивая подданным возможность реализоваться в имперских проектах и сделать карьеру в государственных институтах. Устройство местного самоуправления у подданных единой империи было совсем разным. Жизнь общества в той же Грузии регулировалась совершенно не так, как жизнь общества в Царстве Польском, — для кавказского общества были характерны национальные формы самоорганизации, такие как советы старейшин и кровная месть, а в Царстве Польском и вовсе была своя конституция. Впрочем, несмотря на культурные особенности, у этих территорий была общая черта — огромное количество национальной аристократии. В Грузии каждый второй — князь, а в Польше панским титулом часто обладал захудалый отпрыск древнего рода, который сегодня сам обрабатывал свою скудную землю и едва сводил концы с концами. Собственность большинства грузинских дворян заключалась в коне, бурке, ружье, сабле и титуле.

Однако интеграция в имперское государство открывала для высшего сословия неслыханные перспективы. Так, в русскую армию хлынули потомки провинциальных дворянских родов со всех окраин, так называемые младшие сыновья. Кем мог бы стать в своей родной Грузии четвертый сын местного князя? Притом что у его отца в собственности всего парочка захудалых деревень с землями, не приспособленными для интенсивного земледелия.

Великий русский полководец Петр Иванович Багратион — прекрасная иллюстрация. Его дед Исаак-бег Иессевич — побочный сын картлийского царя, который переехал из Грузии в Кизляр из-за конфликтов с другими аристократическими родами. Отец будущего великого полководца служил в Кизляре в обычной комендантской роте и дослужился до секунд-майора, что равняется капитану в пехоте или есаулу у казаков. Сам Петр Багратион, герой 1812 года, даже не смог получить системного образования, потому что в семье постоянно не хватало денег. Службу Багратион начал в качестве рядового в Астраханском полку. Петр Багратион смог стать тем, кем стал, только благодаря монархической империи — союзному государству грузинской и русской аристократии. Храбрый офицер, попавший под начало Александра Суворова, который умел выделять таланты и продвигать их по военной карьере, — так Россия обрела Багратиона, а Багратион обрел славу и место в истории. Кем был бы Петр Багратион, не получи грузинский народ доступ к сверхгосударству, которым тогда была Российская империя? В лучшем случае храбрым грузинским аристократом, который тратит свою жизнь на конфликты с такими же, как он.