Бывшие люди. Последние дни русской аристократии - Смит Дуглас

Владимир гордился своей фамилией и той ролью, которую Голицыны сыграли в русской истории. Эта гордость находила материальное воплощение в коллекции портретов многих поколений Голицыных, которые Владимир любовно собирал всю жизнь. Долгое время они висели в господском доме усадьбы Петровское, но во время революции были перевезены в московскую кладовую. Переезжая в Еропкинский переулок, Владимир забрал портреты с собой и делал так после каждого переезда, развешивая их в неизменном порядке.

Атмосфера в голицынском доме была дружелюбная и непринужденная. Пока молодежь развлекалась, «мэр» раскладывал пасьянс. По субботам артисты балета приходили давать уроки танцев детям Голицыных и их друзей; по воскресеньям вся семья шла в церковь.

Несмотря на утрату достатка и собственности, привилегий и социального статуса, потеряв множество членов семьи, погибших, оказавшихся в тюрьмах, ссылке и эмиграции, Голицыны оставались «настоящими аристократами», не утратившими своего особого обаяния. Неудивительно, что в начале 1920-х встречались такие, кто заявлял о своей принадлежности к аристократии, не имея для того никаких оснований. В Москве было множество фиктивных аристократов с вымышленными титулами вроде князей Тверских или Македонских. Барон Пальмбах гордо прохаживался, выставляя напоказ монокль и серьгу, пока не выяснилось, что на самом деле он сын плотника. Брат Мериньки Гудович Дмитрий присутствовал на балу в доме «княжны Засецкой». Там он видел портрет хозяйки в молодости. Ему показалось странным, что платье на портрете было не написано красками, а из настоящего шелка вроде драпировки. Из любопытства он потянул его за угол, и декорация упала. За ней обнаружилась совершенно нагая «княжна Засецкая», очень похожая на дорогую куртизанку.

В первые послереволюционные годы непросто было даже сказать, кто есть кто. Как было это сформулировать, когда прежние маркеры статуса, чина и богатства оказались уничтожены? Как было определить, остались ли после полного разрушения старого порядка какие бы то ни было классы и если да, то что они собой представляли? Отчасти проблема заключалась в том, что многие рабочие, которых большевики, по их заверениям, представляли, погибли, отправились в деревню или в Красную армию, а города опустели. Пройдет много лет, прежде чем в России снова возникнет многочисленный рабочий класс. Государство было вынуждено полностью переформатировать общество. В 1920-е годы законодательство было модифицировано, чтобы восстановить более раннее понятие класса пролетариев, который включал теперь беднейшее крестьянство, а буржуазия была сконструирована из бывших дворян и аристократов, царских чиновников, духовенства, нэпманов и кулаков. (Теоретически кулаками считались зажиточные крестьяне, однако понятие это было столь смутным и использовалось так произвольно, что означало просто врага.) Все они теперь были лишены избирательного права – а по существу всех гражданских прав, – что означало отказ государства в обеспечении их жильем, продовольственными карточками, работой, высшим образованием и медицинской помощью.

Лишенцам был закрыт доступ в общественные закусочные и ведомственные столовые, где питалось большинство советских граждан. За услуги, которые оставались им доступны, лишенцы должны были платить дороже, чем все остальные. Имена лишенцев часто печатались в газетах, что было формой публичного унижения. Впервые класс лишенцев был создан Конституцией 1918 года. В 1920-е годы ограничения для лишенцев расширились, а число их достигло четырех миллионов. Многие лишенцы принадлежали к бывшей элите, но большинство из них прежде не пользовались богатством и привилегиями. В преимущественно населенных евреями маленьких городках на Украине доля лишенцев в конце 1920-х годов достигала 40 %.

При заполнении стандартной анкеты соискатель жилья, образования или работы должен был указать «социальное происхождение» или «социальное положение», которые очевидным образом были разными. Неудивительно, что члены репрессируемых социальных групп предпочитали для ответа вторую графу. Они не писали «бывший князь» или «сын графа», но указывали свои нынешние должности. В известном смысле они пытались пробиться через социальный барьер приблизительно таким же способом, как чернокожие американцы – через барьер расовой сегрегации в 1960-е. В 1920-е такое жульничество не было опасным, но стало таковым при Сталине. В соответствии с логикой того времени попытка утаить прошлое служила доказательством того, что утаивший – классовый враг и противник советской власти. Но независимо от того, как «бывшие люди» отвечали на вопросы анкеты, они продолжали подвергаться преследованиям.

Марксисты утверждали, что историей движет классовая борьба. Характер борьбы, однако, изменился со времени революции и Гражданской войны. Классовые враги ушли в подполье, и требование бдительности, постоянного недреманного ока, стало важнейшим элементом советской повседневной жизни, хотя уже в 1920-е годы ОГПУ (сменившее в конце 1922 года ВЧК) в секретных докладах вождям партии отмечало, что монархисты разбиты и не представляют ни малейшей угрозы. Ощущение, что за вами постоянно следят, порождало усиление маскировки и осторожности. Галина фон Мекк описывала это так: «…Люди в России жили двойной жизнью. Выходя из дома, они как бы надевали маску, которую снимали только тогда, когда чувствовали, что это можно сделать безопасно».

Унижение «бывших людей» стало постоянной государственной политикой. Хотя враги были разбиты, партийные вожди рассматривали «бывших» как угрозу устойчивости своей власти, и в течение десятилетия их подозрительность нарастала. Чувство уязвимости подпитывалось необходимостью опираться на «буржуазных специалистов». Приблизительно 20 % советской бюрократии и технических экспертов принадлежали к старой элите; 35 % руководителей Народного комиссариата земледелия составляли бывшие дворяне, множество дворян служили в наркомате на низших должностях. Даже в 1938 году «бывших людей» еще некем было заменить. Михаил Шрейдер, заместитель наркома НКВД Казахстана, провел решительную кампанию высылки «социально враждебных элементов» из Алма-Аты, но был вынужден исключить многих «бывших людей» из списков, поскольку город не смог бы обойтись без опытных врачей, инженеров и учителей.

Зависимость от «классовых врагов» не только порождала чувство опасности у носителей власти, но развеивала некоторые иллюзии у рабочих, во имя которых совершалась революция. Периодические кампании против «бывших людей», жестокая их критика и призывы «сорвать маски» с врагов помогали в нужный момент ослабить социальное напряжение. Поощряя доносы на «бывших людей», за которыми следовали расстрелы и освобождение жилой площади, государство обеспечивало вертикальную социальную мобильность, не улучшая стандарты жизни по существу. Ненависть малообразованных классов к представителям старой элиты была, однако, реальным, а не искусственным явлением. «Выдвиженцы» из низов, болезненно переживавшие недостатки своего образования, подготовки и квалификации, работая бок о бок с «бывшими людьми», с восторгом наблюдали их падение.

На протяжении 1920-х годов российские рабочие вынуждены были стать еще более сознательными и увеличить производительность труда при сохранении и даже уменьшении размера зарплаты. Они утратили значительную часть возможности распоряжаться своим трудом. В то же время новые хозяева наделяли себя привилегиями, напоминая старую элиту. Начались стачки, демонстрации безработных, антикоммунистические митинги и даже покушения на представителей власти. Агент ОГПУ, секретно следивший за собранием безработных металлистов в конце 1926 года, записал слова одного из ораторов: «Сейчас есть два класса: рабочие и коммунисты, которые пришли на смену дворянам и князьям».