Магистраль - Евгений Прошкин

Рыжая действительно не бывала в школе. От человека можно скрыть любой кусок его жизни, любые события можно спрятать, но заменить их вымышленными нельзя. Память жестко структурирована. Подсадить фиктивные воспоминания можно лишь в чистые мозги, пустые, как у клона, которому целиком загружают биографию оператора, и чья память после этого становится такой же организованной системой.

«Клон… — безразлично подумал Шорохов. — Эта Рыжая… как ее?… Ирина, да. Клон… Прототип закончил школу и поступил в Службу. А клона оставили — жить. У меня тоже есть копия… У каждого опера есть. Ну и что?… А то, что клона таскать по временам ни к чему. И устраивать ему тест — бессмысленно. Отвлекать занятых фээсбэшников… Микрофоны, камеры — зачем, если заранее известно, что Рыжая не пройдет?… Ее дело — просто жить. Жить, и больше ничего, чтобы в человечестве на месте вырванного оператора не осталось дырки».

— А ты сам-то кто? — осторожно спросила Рыжая.

— Здрасьте, опомнилась! — проворчал Олег. — Ты всегда так поздно интересуешься, кто к тебе заходит?

— Если зашел, то свой, — рассудительно ответила она. — Чужим зачем сюда приходить? Взять у меня нечего…

— У каждого найдется, что взять, — возразил Шорохов. — Не деньги — так будущее, не будущее — так прошлое. Прости меня…

Он, не поднимая станнера, нажал на курок, и едва успел отодвинуть тарелку, как женщина ткнулась лбом в липкую клеенку. Олег снова перенес ее в комнату и приготовил корректор.

Рыжая все видела и слышала, и, кажется, уже что-то понимала. Как минимум — то, что посторонний человек может свободно распоряжаться ее воспоминаниями. Факт обидный, даже трагический, — тут Олег не спорил. Поэтому закончить следовало побыстрей.

Первым делом он закрыл ей три часа в июле. Восстановил значения на табло и прижал мизинцем кнопку. Лето в памяти Рыжей больше не прерывалось декабрем, Лопатин ее не навещал, не стрелял из станнера.

Женщина забыла сам тест, но она помнила теперешний разговор о нем, и это, судя по отчаянному взгляду, было еще хуже. Шорохов не знал, что творится у нее в голове, но примерно догадывался. Не «аптечные» глюки, и даже не «белочка». Подлинное ощущение надвигающегося безумия — ясное и ужасающее.

«Нет, она не играет, — окончательно решил Олег. — В драмкружке такому не научат».

— Сейчас это прекратится, — пообещал он. — Станет легче.

Закрыв Рыжей последние сорок минут, Шорохов торопливо вышел из спальни, взял на кухне пепельницу, отнес в туалет, проверил, все ли окурки смыло, и дернул рычаг еще раз.

Стирать отпечатки смысла не было — Олег еще во время теста залапал все, что мог. Да и особой нужды не было тоже: захотят найти — найдут и без «пальчиков». Однако предъявить ему что-нибудь, кроме любопытства, было затруднительно — он же ничего не менял. В отличие от тех, кто все это устроил.

Шорохов на мгновение остановился в коридоре и, чтобы привести мысли в порядок, реконструировал события. Получалась очевидная глупость. Некую Ирину без ее ведома переместили на полгода вперед. Очнувшись, она в меру способностей удивилась… и ни черта не поняла, конечно. Даже не испугалась толком. В это время… «Надо думать, по чистому совпадению», — внутренне усмехнулся Олег. В это время Служба проводила выпускной экзамен.

Ирина попала на место курсанта… И вскоре была отправлена обратно, в свое лето. Спустя шесть месяцев, когда декабрь наступил сам — естественным, так сказать, путем, — ее просто увлекли какой-то пьянкой, чтобы она тут не отсвечивала в двух экземплярах. Очень короткая история. Идиотская к тому же…

«Вениаминыч? — стрельнуло в мозгу. — Нет, едва ли. Охота ему было дурака валять? Выгнать курсанта он может и без спектаклей. Вон, от Иванова как избавился — все про него забыли, даже Ася. Один я не забыл… Почему?…»

Олег закрыл дверь и пошел вниз. Спустившись на два этажа, он вернулся, проверил замок и лишь после этого позволил себе уйти. К Ирине, похоже, таскались все кому не лень, а проваляться без движения ей предстояло еще минут двадцать.

Потом встать, доесть остывший суп и жить дальше.

* * *

— Почему?! — воскликнул Шорохов. — Василь Вениаминыч, почему мы должны идти у нее на поводу? Она не хуже нас знает, что это преступление. И чем это грозит — тоже знает!

Лопатин, сдвинув глаза к переносице, сосредоточенно раскуривал трубку, и Олега как будто не слушал.

— Почему, Василь Вениаминыч?! — возмущенно повторил Шорохов.

— Потому, что это было, — ответил тот, выпуская густой клуб дыма. — Гражданка Крикова расстреляла своего папеньку. В две тысячи третьем году. С помощью оператора по имени Шорох. И оператор Шорох, хочет он того или нет, будет в этом участвовать.

— Крикова… — проронил Олег. — Кто она в своем будущем?

— Вице-спикер Европарламента с две тысячи тридцать девятого по две тысячи сорок четвертый.

— Большая, должно быть, шишка…

— Большая и вонючая. С Федяченко вы где разговаривали? Во дворе?

— В машине… Ну да, во дворе. А в доме напротив снайпер сидел. Или брешет?…

— Снайпер там был, и не один, — сказал Лопатин. — И если б ты снял с пояса железку, любую из трех, он бы выстрелил. Но я за тебя не волновался. Ты ведь не снял, — лукаво закончил он.

— Вы знали…

— Должность такая, — грустно ответил Василий Вениаминович. — Ты можешь согласиться сейчас. Можешь через год. Времени у тебя навалом. Но тебе придется это сделать, Шорох. Рано или поздно — придется. И лучше, по-моему, все-таки раньше, пока я способен тебе помочь. А Крикова своего добьется, не сомневайся. «Мечта детства» — сильная мотивация… — он понизил голос, хотя Аси в кабинете не было, — особенно для бабы. Между прочим, я тут посудой разжился.

Олег достал из шкафа печенье и включил чайник.

— И чем это грозит? — поинтересовался он.

— Твой отказ?

— Нет, мое согласие.

— А-а… это проще. Ничем не грозит. Папаша ее в две тысячи третьем уже развалина, через несколько месяцев сам помрет. Крикова надеялась — в страданиях… Но пострадать ему не удалось. Во сне отошел. Дай бог каждому.

— Я понимаю — сделать исключение в благородных целях, — не сдавался Шорохов. — Спасти кого-то, катастрофу предотвратить…

— Вот катастрофу — ни-ни! Службу давно этой темой прессингуют, только кто же подпишется? Один пожар заранее погасишь — и сгорит все. И время, и Земля, и… — Лопатин махнул рукой. — Все сгорит… К счастью, до сорокового года мы местным правительствам не подчиняемся, а после, когда Служба существует легально, они уже и сами не просят.

— Просят, — возразил Олег.

— Ты про Крикову? Нет, Шорох, она не просит. Крикова, считай, третий человек в Европе, и вопросы финансирования Службы находятся в ее ведении. Не везде, а только в пределах пяти лет, но эти пять лет… там, видишь ли, половина нашего начальства окопалась. Просить Крикова не умеет, ей дешевле брать за горло. Хотя полтора миллиона евро — не так уж дешево.