Сердце Льва - 2 - Феликс Разумовский

— Нет, ты не баюн, — сказала Клара под утро, когда по радио загнули гимн, — и не Ржевский. Ты его жеребец. Обещай, что придешь сегодня вечером. Мы уж тебя стреножим.

Ну вот, иди пойми женщин — одна держит за поручика, другая за его буцефала. А ведь держатся обе по сути за одно и то же.

— Приду, — твердо пообещал Андрон, проскакал еще кружочек напоследок и принялся собираться на работу.

Уже в дверях он задержался и, почему-то покраснев, сунул за пришпиленную к стенке акварель бурую сторублевую бумажку.

— Слушай, и купи чего-нибудь пожрать.

Все правильно, какая кухня, такая и спальня. А с ванильных-то сухариков можно и без любви копытами накрыться.

— Еще чаю, — Регина сладчайше улыбнулась, грациозно поднялась и изобразила на лице дочернюю любовь, — папа?

Домашнюю засаленную униформу она сменила на гостевой халат, сколола в кукиш волосы и в честь прихода отца сготовила яблочную шарлоттку — как учили в «Работнице» — на сковороде.

— Спасибо, Регинушка, спасибо…

Профессор Ковалевский кивнул, поставил мельхиоровый подстаканник и веско посмотрел на Тима, угрюмо расправлявшегося с шарлотткой — мол, повезло тебе, парень, жена-то у тебя и умница, и рукодельница, и красавица. А что коврижки печет, похожие на опресноки с повидлом, так это пустяки. Моисей со своими и не такое пользовал в пустыне…

— Ну что ж, не буду вам мешать, — быстро исчерпав лимит любви, своего терпения и липового гостеприимства, Регина поднялась, томно улыбнулась и пошлепала вон из кухни. — Надо еще ребенку сделать оздоровительный массаж, по системе доктора Опопельбаума. В «Бурде» писали.

Родительские вылазки на свою территорию она не выносила. Фи, нужно готовиться, намывать полы, изображать активность, деловитость и хозяйственность. Куда как лучше посмотреть телевизор или покрутить-повертеть кубик Рубика, тем паче, что в «Науке и жизни» дали полный алгоритм его сборки, доходчивый и простой, со стрелочками, пояснениями и диаграммами. Вот ведь повезло этому венгру Рубику, придумал разноцветную фигню и все — из архитектора в миллионеры. Жена его небось не вкалывает, как каторжная, на кухне. А тут — девяносто аспирантских рэ, муж, который так и смотрит, как свернуть налево, грязные пеленки, мутная вода. Хорошо еще родитель не жмот, то и дело подкидывает харч из профессорской кормушки. Вот если бы не ползал еще…

— Ну-с, молодой человек, и как вам видется ваша будущность? — спросил внезапно тесть зятя, когда они остались одни. — Что подсказывает вам ваш внутренний голос?

Интригующе спросил, с загадочной улыбочкой, видно, что-то приберег на десерт.

— Видится естественно светлым, естественно коммунистическим, — Тим пожал плечами, брякнув блюдцем, отодвинул шарлоттку. — А внутренние голоса нам ни к чему. Так же как и вражеские. Достаточно указующего гласа партии.

Ни грана не соврал, сказал как на духу. Он уже давно не слушал свой внутренний голос, бубнящий с маниакальной настойчивостью: «Вали, парень, вали, с этой дурой жизни не будет. Ни нормальной, ни половой».

— Так, так. А что бы вы сказали насчет вояжа в Гластонбери, на плато Афингтон-Касл или к древним мегалитам Cathoir Ghall? — невинно поинтересовался Ковалевский, пригладил жиденькую шевелюру и, торжествуя, принялся живописать, что в тесных рамках советско-английской дружбы намечается обмен студентами, профессорско-преподавательским составом и само собой аспирантами. Лучшими из лучших, достейнешими из достойнеших. На полгода, с мая по ноябрь. И что он, профессор Ковалевский, состоит в отборочной комиссии. Так что прямая дорога Тиму в Англию, страну туманов, кельтов и друидов. Однако же оказанное доверие нужно оправдать. А значит, как завещал великий вождь, — учиться, учитсья и учиться. Чтобы напрочь рассеять туман над темным прошлым этих кельтов и друидов, сорвать с них фиговый листок таинственного четырехлепесткового клевера.

О, британские острова! О, Ламанш! О, Биг Бен, Пикадилли Серкуз и колонна Нельсона! Узреть все это воочию Тим и не мечтал, а потому зубами вгрызся в гранит науки, такой же твердый, как стены Тауэра. Итак, старушка Англия, древняя, омытая морской водой и кровью сторона. Богатая традициями, оловом и непроглядными извивами истории. Только-то и ясно, что задолго до рождества Христова на острова Британии нахлынули орды кельтов — воинственных, поклоняющихся Белену племен. И там они встретили длиннобородых таинственных волшебников-мудрецов, чье превосходство признали сразу, безоговорочно и на все времена. Это были друиды. Могущество их не знало границ: они в совершенстве владели искусством иллюзии, умели вызывать молнии, бури и ветры, укрывали землю непроницаемым туманом, осушали потоки, предсказывали будущее. Им были подвластны стихии, магические растения, драгоценные камни и дикие животные. Мановением руки они изменяли погоду, воскрешали умирающих и останавливали армии. Юлий Цезарь, прозорливейший из смертных, писал о своем друге верховном друиде Дивититакусе: «Он не доступен пониманию». И Тим, сколько ни сидел в публичке, ничего особо нового в плане друидов не высидел — дело ясное, что дело темное. Тайна, покрытая мраком. Ведь даже не ясна этимология слова друид. То ли оно означает по-кельтски «очень ученый», то ли соотносится с гэльским «друидх» — «волшебник», то ли берет свое начало от санскритского «дру» — «лес». Уж если сам Юлий Цезарь не смог, куда там советскому аспиранту с его девяносто «рэ».

Но неизвестно, где найдешь, где потеряешь, старался все же Тим не зря. Волей случая в руки ему попалось письмо известного масона Елагина к своему собрату по ложе графу Воронцову, отцу княгини Дашковой. С первого взгляда письмо как письмо, выцветшие чернила, витиеватый стиль, пожелтевшая бумага. А вот содержание… Старый грандмасон сетовал, что гостивший у него граф Калиостро в силу некоторых причин тайну философского камня открывать не стал, однако посвятил его в степень некоего ордена, членами которого состояли генерал-фельдмаршал Брюс, шотландец астроном Фарварсон и, как это ни странно, сам император Петр первый. Называется сие общество Черным друидическим и имеет в качестве эмблемы знак длиннохвостого мистического пса. Это было все, что могла вынести бумага, остальные подробности грандмасон обещался изложить при личной встрече. А в заключение письма несколько утрированно, но вполне узнаваемо, был изображен пес. Один в один как тот железный на крыше, или тот золотой, о котором рассказывал Андрон. Вот это да! Словно бешеный кинулся Тим делиться впечатлениями, да только зря — делиться было не с кем. Андрон уже с неделю не появлялся дома, видимо, зависал у какой-то очередной. Вот счастливец…

А Андрон и в самом деле себя не помнил от счастья. Он влюбился. В неприметную с виду смуглокожую девушку Клару, на первый взгляд такую заурядную и простую. Однако в жизни у нее все было ой как не просто. Ее отец, известный портретист Трофимов, после хрущевской оттепели вернулся с Кольского, куда был сослан еще в конце тридцатых, имел успех, признание, награды, но после ввода войск в Афган вышел из худсоюза, порвал свой партбилет и написал большое полотно: «Пуштуны и маджахеды встречают хлебом-солью дорогого товарища Брежнева». А незадолго до Олимпиады его с женой нашли в квартире — парой обгорелых трупов среди дымящихся углей пожарища. Как утверждали очевидцы, занялось как-то необычайно быстро, неудержимо, будто политое бензином. Кларе повезло — в ту ночь ее не было дома. Повезло-то повезло, да только ни кола, ни двора, лишь повышенная стипендия да выделенный в замен сгоревшей пятикомнатной убогий закут в вонючей коммуналке. Спасибо еще сначала помогал финансами отказник Лев Абрамович, но в канун Олимпиады его арестовали, посадили в самолет и пинками под зад вытолкали уже в Вене.