Стопроцентная блондинка - Наталия Левитина

«Приехал картины покупать», – решила Настя. Но она ошиблась.

Господин Залесов уже и так являлся счастливым обладателем нескольких картин Атаманова (в том числе нашумевшей «Харизмы»). Сейчас он поставил перед собой другую цель.

– А продайте домик, Андрей Леонидович! – сказал он. – Хорошую цену дам.

– Зачем он вам, Петр Максимыч? Настя, принеси чего-нибудь.

– А мы и сами с угощеньицем, – остановил Настю Залесов и повелительно кивнул охраннику. Парень тут же достал из кейса катализаторы успешной встречи – бутылку супердорогого коньяка и закуску…

Через три часа Залесов уехал ни с чем, правда прихватил две маленькие картины из холла. «Дарю!» – щедро махнул рукой Атаманов. Но продавать дом он был решительно против. Хотя Залесов предлагал огромные деньги. Он вдруг размечтался пополнить свой фонд недвижимости этим необычным экземпляром – лесной дачей с лимонно-абрикосовыми стенами. Атаманов стоял как скала…

– Зачем ты подарил ему картины? – обиделась Настя. – Он богач, мог бы и купить.

– Да ну! – отмахнулся Андрей. – Ты не представляешь, сколько он отвалил за «Харизму». Пусть.

– Лучше бы мне подарил, – чуть слышно сказала Настя.

Атаманов удивленно поднял брови.

– Для Залесова они всего лишь престижные безделушки. А мне они по-настоящему нравились!

– Ну ладно, не грусти, малышка! Если б я знал, то обязательно отдал их тебе…

Вечером художник появился в кухне с двумя вешалками в руках. На плечиках висели смокинги.

– Посмотри, этот или этот?

– Этот, – посоветовала Настя. – А что, праздник?

– Открытие персональной выставки. Презентация с фуршетом.

– О, классно! – восхитилась Настя. – Обожаю презентации!

– А я ненавижу, – мрачно пробубнил Атаманов. – Все эти сытые рожи…

(У самого Андрея, надо отметить, несмотря на старания поварихи, рожа никак не превращалась в сытую. Его глаза лихорадочно блестели, под ними залегли черные тени – сказывались ночи, проведенные у мольберта.)

– Ты знаешь, где в городе продаются хорошие вечерние платья?

– Конечно знаю, – грустно улыбнулась Настя. Еще бы она не знала! – А зачем? Тебе и в смокинге будет очень хорошо!

– Платье – для тебя. Завтра заедем, купим.

– Мне? – растерялась Настя. – Но зачем?

– Ты собираешься идти на открытие в джинсах?

– А я иду?

– Да. Со мной. Ты будешь единственным нормальным человеком в толпе, собранной Вероникой.

Настино сердце перестало биться. Оно затаилось на несколько секунд. А затем рвануло вскачь, оглашая внутреннее пространство Насти бешеным топотом.

«Он зовет меня на открытие выставки!»

– Наверное, Вероника пригласит потенциальных покупателей, – сказала порозовевшая от удовольствия Настя.

– Конечно. Она пообещала продать половину картин сразу же после открытия выставки.

– Но это не реально! Так не бывает!

– Вероника сумеет.

– Здорово! – восхитилась Настя.

– Угу. И все эти буржуи ничего не смыслят в искусстве.

– А во сколько начало?

– В пять.

– Знаешь, у меня есть вечернее платье. Давай я отправлюсь в город, переоденусь и к пяти подъеду к галерее.

– А кто мне погладит рубашку? – встревожился Атаманов.

– Все твои рубашки уже давно поглажены и висят в шкафу…

На следующее утро, быстро скормив художнику завтрак, Настя помчалась в город. Ее трясло от возбуждения и счастья: Андрей берет ее на презентацию! Он в конце концов ее оценил!

До открытия выставки оставалось не так-то много времени – каких-то шесть часов. В этот ничтожный промежуток требовалось втиснуть несколько непростых процедур:

1. Выбрать платье, туфли и сумочку.

2. Сделать в салоне прическу, маникюр и макияж.

3. Добраться до галереи…

– Ты снова здесь?! – воскликнула Мария, столкнувшись с подругой на лестничной площадке.

– Некогда, опаздываю, – крикнула Настя уже с лестницы. – Потом расскажу!

Прыгая через ступеньки, рискуя скатиться вниз головой, она неслась в парикмахерскую.

К пяти вечера к «Фонтенуа» начали подтягиваться сверкающие лаком автомобили. Не хватало лишь красной ковровой дорожки для сходства с церемонией раздачи «Оскаров». А так… Мужчины в шикарных смокингах и дамы в бриллиантах вполне могли конкурировать с голливудскими звездами. По крайней мере, в богатстве и самомнении они им не уступали.

Гостей встречала хозяйка вечера в платье от Valentino. Глаза Вероники Владимировны сияли ярче драгоценностей, украшавших ее запястья и шею. Ее пьянил успех – ни одна из важных персон не отказалась почтить присутствием. Все мероприятия, организуемые Вероникой, имели статус модных светских раутов. Дамы из высшего общества старались не пропустить ни одного.

Вероника ловко формировала из гостей группы по интересам. Как опытный бармен, она смешивала (но не взбалтывала!) публику. Бомондным персонажам хватало тем для обсуждения, но Вероника постаралась направить дискуссию в нужное русло. Зная, что концертный зал или арт-галерея не самое любимое место нуворишей (как просто выставить себя идиотом, задремав под «Шехерезаду» Римского-Корсакова или сморозив откровенную глупость!), Вероника заранее разослала клиентам брошюры с фотографиями картин Атаманова. Рядом с каждой картиной помещался текст, легко трансформируемый в набор умных реплик. И теперь толстосумы уверенно обсуждали то или иное полотно, блистая осведомленностью…

– Он гений, гений! – экзальтированно заламывала руки дама в лиловых шелках, жена второго вице-губернатора. – Вероника, душенька, это полотно бесподобно. Какая экспрессия, напор! И меня завораживает и ритмичный фоновый узор, и яркие мазки impasto[9]. Я обязательно куплю эту картину.

– «Каприччио» уже просила Элла Дмитриевна, – вздохнула галеристка.

– Вот так всегда! – возмутилась вице-губернаторша. – Она постоянно перебегает мне дорогу!

– Но у вас есть возможность реванша. – Вероника взяла лиловую даму под дряблый локоть. – Сюда, сюда. Вот, посмотрите. «Льермон-Каде». Поразительно, да?

– Немного мрачновато.

– Мрачновато? Отнюдь! Надо всмотреться. Здесь глубина, настроение… Элла Дмитриевна проглядела этот шедевр, но вы то обязательно его оцените…

– Да-да-да, картина изумительна… Вы знаете, мы ведь полностью сменили стиль гостиной. Думаю, эта вещица как раз подойдет…

К счастью, Атаманов не был свидетелем торгашеских манипуляций – он опаздывал. Иначе ему бы стало дурно. Он рисовал «Льермон-Каде», когда у него болело сердце, а душа рвалась на волю из плотного кокона черной тоски. И что же? Его материализованное страдание будет украшать гостиную вице-губернаторши!