Рихард Штраус. Последний романтик - Джордж Марек

Таково было начало продолжительных гастролей Штрауса, во время которых он не только дирижировал, но и участвовал в сольных концертах Паулины. Они доехали со своими концертами до Миннеаполиса.

Нельзя сказать, что впечатления Штрауса от Америки отличались какой-либо новизной. Он находил Америку «великолепной, но немного дикой», ее промышленность «грандиозной», «бытовые удобства великолепными», некоторые «двадцатиэтажные гигантские дома даже эстетически приятными на взгляд», а улицы Нью-Йорка «плохо вымощенными».[162]

«Американцы, конечно, умеют оказать внимание, очень гостеприимны и обаятельны», — писал он домой. В Моргентауне, штат Пенсильвания, где было немецкое поселение, ему вручили ключ от города. В Кливленде подарили серебряную чашу. «Лотос-клуб» и «Лидеркранц-клуб» в Нью-Йорке дали в его честь обеды. Приемы и вечера следовали один за другим. И Штраус без устали и с удовольствием принимал участие во всех этих мероприятиях. Публике, особенно за пределами Нью-Йорка, больше всего нравились песни Штрауса, которые исполняла очаровательная Паулина, а Штраус аккомпанировал ей на рояле. Паулина была все еще красива и подчеркивала свою привлекательность искусными костюмами. Она сообщала домой: «Одна нью-йоркская газета написала, что мистеру Штраусу следует создать симфонию о потрясающих нарядах своей супруги».[163] Отзывы о ее концертах в общем были благожелательными, за исключением тех, что писали два нью-йоркских критика, которые, как утверждала Паулина — со всей объективностью обиженной примадонны, — были подкуплены певицами Мелба и Зембрих.

На последнем концерте в Карнеги-Холл (не считая особого прощального концерта 27 апреля, который был дан дополнительно) состоялась мировая премьера «Домашней симфонии» (21 марта). Штраус отрабатывал симфонию очень тщательно, проведя пятнадцать репетиций. Она была принята вежливо и почтительно, но не имела, по словам Штрауса, «колоссального восторженного успеха»2. Отзывы о симфонии были скучными: никто ее не критиковал, но никто по-настоящему и не хвалил.

Штраус получил приглашение выступить с Нью-Йоркским филармоническим оркестром, а также с Чикагским и Филадельфийским. Но истинное наслаждение он получил, дирижируя Бостонским оркестром. Сначала Штраус сам попросил разрешения дать концерт с Бостонским оркестром, но ему было отказано. Как подозревают, из-за того, что Вильгельм Герике, художественный руководитель оркестра, завидовал дирижерской славе Штрауса. Пригласил же Штрауса после его успешного выступления с Филадельфийским оркестром Генри Ли Хиггинсон, основатель и владелец оркестра. В последний момент концерт едва не сорвался, так как Хиггинс не захотел платить Штраусу гонорар, который тот запросил. Тогда сам оркестр пригласил Штрауса дирижировать концертом, который устраивал Пенсионный фонд. Концерт состоялся 19 апреля. Программа была очень насыщенна: Восьмая симфония Бетховена, прелюдия к «Тристану» и собственные сочинения Штрауса — «Дон Жуан», «Дон Кихот» и сюита из оперы «Нужда в огне». Штраус называл Бостонский оркестр «самым блестящим в мире оркестром… Удивительным по звучанию и технике. Такого совершенства я никогда не встречал. Оркестранты были полны энтузиазма, потому что год за годом им приходилось играть под управлением настоящего сапожника. А вчера они, наконец, могли дышать свободно».[164]

«Ванамейкерз», один из крупнейших в то время универмагов Нью-Йорка, предложил Штраусу огромный гонорар, сумму в тысячу долларов, за два дневных концерта в зале магазина. Штраус согласился и немедленно был осужден немецкой прессой за то, что продал музыку, «выступив в торговом заведении». Штраус ответил, что истинное искусство облагораживает любой зал, а зарабатывать деньги для семьи — не позор для артиста.

Предпоследний концерт Штрауса состоялся в Вашингтоне (26 апреля), где чета Штраус была принята президентом Теодором Рузвельтом и его супругой. Рузвельт был поклонником кайзера и всего немецкого. Можно предположить, что президент проявил к Штраусу просто учтивость, не испытывая никаких чувств к его музыке.

После прощального концерта в Нью-Йорке Штрауса вновь осадили журналисты. Штраус как-то пожаловался, что они приписывают ему мнения и заявления, которые он никогда не высказывал. В то время при публикации интервью со знаменитостью еще меньше заботились о достоверности сведений, чем сейчас. Дешевых шуток насчет какофонии в музыке Штрауса хватало с избытком. Один журналист назвал «Домашнюю симфонию» «Адской жизнью». «Музыкальный курьер» опубликовал следующее, скорее всего, вымышленное интервью:

Оскар Уайльд пережил и взлет и падение. Взлет был триумфальным. Его комедиям восторженно рукоплескало высшее общество. Его афоризмы «Втроем в семейной жизни весело, а вдвоем скучно»[165] или «Женщине, которая признается, сколько ей лет, нельзя доверять»[166] взахлеб передавались из уст в уста. Его культ красоты и философия наслаждения обсуждались в затененных гостиных; и не один денди в сером цилиндре и серых перчатках воображал себя Дорианом Греем. Но вслед за славой на Уайльда обрушился скандальный судебный процесс. Он был заклеймен таким позором, облит такой грязью, с какой редко кому из известных людей приходилось сталкиваться. И только спустя несколько лет после того, как Уайльд, покинутый и опороченный, умер в Париже, смелость его произведений утратила остроту, а справедливость обвинений подверглась сомнению. Скандал уже не имел значения. Человек, проповедник и педераст стал историей. Остались труды: Уайльд становился классиком. Удивительно, как быстро все произошло. Минуло всего около десяти лет с тех пор, как в Лондоне состоялась премьера комедии «Веер леди Уиндермир», а за эти десять лет и эта пьеса, и «Женщина, не стоящая внимания», и «Идеальный муж», и «Как важно быть серьезным» прочно вошли в репертуар не только английских театров, но и театров других стран, особенно Германии. Даже в небольших немецких театрах с успехом шли «Идеальный муж» и «Веер леди Уиндермир». Интерес немецкой публики к пьесам Уайльда никогда не угасал, и даже в наше время они идут в Германии чаще, чем в Англии, за исключением пьесы «Как важно быть серьезным», которая не сходит с подмостков лондонских театров.