Легион - Уильям Питер Блэтти

«Почему мне это кажется таким знакомым?» – удивился вдруг Киндерман. Ему стало не по себе.

– Ну, а потом он стал слышать голоса и в ванной, когда принимал душ, – продолжал Темпл. – И в звуках любой текущей воды. Например, в струе из-под водопроводного крана. Или в шелесте океанского прибоя. Дальше – еще хлеще. Голоса раздавались в шорохе листвы. И, наконец, они проникли в его сон. Несчастный никуда не мог от них деться. А сейчас он утверждает, что телевизор лишь чуть-чуть заглушает их.

– И из-за этих голосов он сошел с ума? – заинтересовался Киндерман.

– Нет, не так. Из-за того, что он сошел с ума, он и начал их слышать.

– Как щелчки в ухе?

– Нет, этот парень по-настоящему чокнутый. Уж вы мне поверьте. А вон, гляньте на ту даму в дурацкой шляпке. Местная красотка. Но у нее-то вроде дела понемногу идут на лад. Видите, вон та? – Он указал на пышную женщину средних лет, восседающую в кресле возле телевизора.

– Да, вижу, – подтвердил Киндерман.

– Ax, черт возьми, – удрученно буркнул Темпл. – Она меня заметила и уже прется сюда.

Женщина торопливым шагом приближалась к ним, оглушительно шаркая тапочками. Через пару секунд Киндерман уже разглядывал ее синюю фетровую шляпку, украшенную шоколадными плитками, которые она прикрепила к полям иголками.

– Не надо полотенец, – сообщила она Темплу.

– Не надо полотенец, – эхом отозвался психиатр.

Женщина круто развернулась и с гордым видом зашагала назад к телевизору.

– Дело в том, что раньше она припрятывала полотенца, – объяснил Темпл. – Воровала их у других больных и прятала. Но мне удалось ее вылечить. В течение первой недели она каждый день получала по семь полотенец дополнительно. Через неделю по двадцать штук ежедневно, а еще через неделю – уже по сорок. В результате у нее накопилось их столько, что в палате уже негде было повернуться, и вот, когда сестра принесла ей очередную порцию, наша красавица вдруг как закричит, да как примется метать из палаты полотенце за полотенцем. Теперь она видеть их не может. – Психиатр замолчал, наблюдая, как больная устраивается в кресле у телевизора, а затем добавил: – Думаю, что и с шоколадками нам удастся разобраться.

– Они у вас такие спокойные, – заметил Киндерман. Он огляделся. Больные, расположившиеся в креслах, либо глядели на экран, либо безразлично уставились в одну точку.

– Да, совсем как растения, – подхватил Темпл. Он многозначительно постучал пальцем по голове. – Никого нет дома. Разумеется, лекарства здесь не помогают.

– Лекарства?

– Да, таблетки, которые им обычно назначают. Торазин. Они получают его каждый день. Но толку мало.

– Скажите, а тележку с лекарствами сюда тоже доставляют?

– Разумеется.

– А кроме таблеток на ней еще что-нибудь привозят?

Темпл удивленно взглянул на Киндермана:

– Разумеется. А что?

– Ничего, просто так. Психиатр пожал плечами.

– Особенно если тележка предназначена для палаты буйных.

– По-моему, именно там производят лечение шокотерапией?

– Сейчас ее почти не применяют.

– Почти?

– Ну, иногда, конечно, бывает, – спохватился Темпл. – Когда это крайне необходимо.

– Скажите, а в этих палатах среди пациентов есть врачи?

– Забавный вопрос, – улыбнулся Темпл.

– Считайте, это мое слабое место, – начал оправдываться Киндерман. – Если мне в голову приходит какая-нибудь ерунда, я должен сразу же высказать ее вслух.

Казалось, эти слова несколько озадачили Темпла, но он очень быстро пришел в себя и махнул рукой в сторону одного из больных – худощавого пожилого мужчины. Тот сидел у окна, тупо уставившись на улицу. Солнечные лучи попадали на него и разделяли сутулую фигуру на полосы света и тени. Лицо его абсолютно ничего не выражало.

– В пятидесятые годы он служил в Корее военным врачом, – поведал Темпл. – И там потерял гениталии. За тридцать лет он не произнес ни слова.

Киндерман кивнул. Потом повернулся в ту сторону, где располагалась стойка дежурной медсестры. Как раз в этот момент та что-то записывала в журнал. Рядом с ней, облокотившись о стойку, стоял крепкий чернокожий санитар и безразлично рассматривал больных.

– Разве у вас здесь только одна сестра? – поинтересовался Киндерман.

– А больше и не надо, – спокойно откликнулся Темпл и, хлопнув себя по бедрам, уставился куда-то вдаль. – Видите ли, когда работает телевизор, единственным звуком в этой комнате является шарканье тапочек. Хотя, надо признаться, звук этот довольно неприятный. – Некоторое время он еще рассматривал то-то впереди себя, а затем взглянул на следователя. Тот продолжал наблюдать за пациентом у окна. – Вы чем-то расстроены? – встревожился Темпл. Киндерман будто очнулся.

– Кто, я?

– Вы, кажется, любите погружаться в раздумья, верно? Я сразу заметил, как только вы переступили порог моего кабинета. С вами это часто происходит?

Киндерман с удивлением отметил про себя, что сейчас Темпл как никогда близок к истине. Войдя в его кабинет, следователь сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Психиатр, похоже, начинал исподволь влиять на него. Как же это у него получалось? Киндерман взглянул на Темпла. В глазах доктора бурлила энергия.

– Такая уж у меня работа, – уклонился от ответа Киндерман.

– Так поменяйте ее. Знаете, один мне тут выдал: «Доктор, как быть, только начинаю есть свинину, меня сразу же одолевают головные боли», на что я ему ответил: «Завяжите со свининой».

– Простите, можно мне осмотреть палату мисс Ласло?

– Только в том случае, если вы немного приободритесь.

– Постараюсь.

– Вот и хорошо. Тогда пойдемте, я вас туда отведу. Здесь недалеко.

Темпл через зал провел Киндермана в коридор, затем в другой небольшой холл, и очень скоро они очутились в довольно уютной палате.

– Вещичек здесь негусто, – объявил Темпл.

– Да, я вижу.

Иными словами, палата оказалась пуста. Киндерман открыл шкаф. Там висел синий халат. Следователь обыскал ящики, но во всех хоть шаром покати. В ванной обнаружилось несколько полотенец и мыло. Других вещей в комнате не было. Киндерман еще раз окинул взглядом скромное помещение. И вдруг почувствовал на лице холодное дуновение. Казалось, ветерок промчался сквозь тело лейтенанта и точно так же внезапно стих. Киндерман взглянул на окно, но оно было закрыто. Странное чувство охватило следователя. Он посмотрел на часы и про себя отметил точное время: три часа пятьдесят пять минут.

– Да, ну мне пора идти, – засобирался Киндерман. – Огромное вам спасибо.