Всем поровну - Александр Громов

– Да, – сознался я, еще не зная, верить ли ушам. – Наш президент осведомлен?

– А откуда, по-твоему, наш карт-бланш? Официальной информации, понятно, не было и не будет, однако американцы все-таки не решились наплевать, сделали жест. Так что я с тобой тоже разговариваю неофициально, имей в виду. Ты о президенте не думай, у него теперь выигрышная позиция в случае чего. Да и мы можем нормально работать.

– Еще одно, – сказал я. – Когда будут запущены эти ракеты?

Генерал-майор Максютов посмотрел на меня странно.

– Я что, не сказал тебе? Они уже летят.

Стало слышно, как под потолком тонко звенит мелкая муха.

– Давно? – спросил я, чувствуя себя полным идиотом.

– В феврале их подняли на орбиту под видом резервных спутников системы глобальной связи. Все шесть. Четырнадцатого марта они стартовали к Юпитеру. С интервалом в десять минут.

Вот как… Выходит, штатники занялись проблемой намного раньше нас. Когда мы наконец спохватились, они уже решили ликвидировать проблему раз и навсегда. И то сказать: космический зонд от братьев по разуму должен вести себя прилично… или никак.

– Странный пробел во времени, – заметил я. – Февраль – март…

– Ничего странного. Окончательное решение о старте мог принять только президент США. Думаю, умные головы уговорили его вывести аппараты на орбиту до принятия окончательного решения. Мера здравая: космическая техника пока еще не стопроцентно надежна, мало ли что… Ну а потом, понятно, выяснилось, что вернуть их на Землю невозможно, потому как они изначально не предназначались для возвращения. – Максютов всхохотнул. – «Шаттлами» тоже не выловить: орбита низкая, времени на отлов нет. Не ронять же на Землю водородные бомбы, которые еще неизвестно где упадут. Бедняге просто ничего не оставалось, как взять на себя всю ответственность. Ну да ему не привыкать: коли можно бомбить голодных мусульман, так почему же нельзя космического монстра, верно, Алексей?

– Где они сейчас? – спросил я.

– Уже далеко за орбитой Марса. Американцы сообщили нам параметры полетной траектории, и наши теоретики о ней высокого мнения. Осталось примерно полтора месяца. Точнее, сорок семь дней.

– Так скоро?

– У этой дряни мощные разгонные блоки. Скорость после разгона до ста десяти километров в секунду. Плюс к тому – противостояние. По расчетам, встреча состоится десятого октября.

Помолчав, он добавил:

– Если только не вмешается Монстр.

Ветер.

Сырой и холодный, он рушился на нас с моря и все никак не мог обрушиться окончательно, ударить один раз со всей силой, сдунув с берега глыбы серого, в лишайнике, гранита, и низкорослые, всеми стихиями битые сосны, и серые развалюхи изб брошенной деревни. Казалось, еще вот-вот – и сдует, снесет в тартарары и пройдет дальше без задержки, как танковая дивизия по окопам резервистов; только крякнут жалобно гранитные скалы.

А чуть ниже ветра бесилось море – не кидалось раз за разом на сушу красивыми и грозными правильными валами, а свирепо и безостановочно грызло берег, воя от ненависти к каменной тверди; осатаневшее тысячезубое чудовище вонзало клыки в расщелины гранита, вздымая гейзеры тяжелой пены, вышвыривая на камень измочаленные ошметки бурых водорослей и клочки странных темно-красных медуз.

Дефицит красок – вот что помимо ветра угнетало здесь с первой минуты. Комки водорослей, медузы да еще гнущиеся сосны жиденько разбавляли общую гамму: от бледно-серого до свинцового. Серое небо, серый гранит, или, вернее, диабаз, но от уточнения названия не менее серый. И взбесившийся свинец моря.

Какое оно, к дьяволу, Белое!

Серые остатки деревни таращились нам в спины проемами окон. Здесь, наверно, и жизнь извечно была серая, столетиями цеплялась за серые камни, рождалась под серым небом и упокоивалась на погосте под посеревшими от дождей крестами, пока однажды не сдалась и тогда, сникнув, начала тихо сходить на нет, все больше серея и чем дальше, тем больше тоскуя по краскам, охотно находя их в многоцветной палитре этикеток водочных изделий.

Впрочем, возможно, я не прав.

Наверно, здесь серо только осенью, пока не лег толстый снег и море не сковано. А весной и тем более летом что-нибудь обязательно цветет в низинках за этими скалами – ведь должно же здесь цвести что-нибудь! Хотя бы иван-чай.

Соленая морось била в лицо, пропитывала пуховку. Дождь не шел – это ветер срывал пену с зубов свинцового чудовища, мельчил в пыль и гнал над водой мокрые оплеухи. Остров Бережной был едва виден, проступал впереди размытым темным пятном. Некрупный скальный остров, каких здесь пропасть, довольно высокий, ершащийся лесом и, если верить карте-двухсотке, снабженный рыбачьей избушкой на западном берегу.

То-то и оно, что на западном!

Наша группа также не блещет красками – кроме меня, облаченного в зимнюю оранжевую пуховку спасателя из МЧС, не кричащего даже, а орущего на весь белый свет колера. Есть у меня подозрение, что она должна флуоресцировать в темноте, облегчая поиски, если случится нечто серьезное. Не ахти какое утешение, но другого все равно нет.

Название нашей группы странным образом соответствует месту и сезону – «Шторм».

Фразы отрывисты – никому неохота забивать гортань водяной пылью.

– Сколько у нас светлого времени?

Синхронный взгляд на часы. У сопровождающих нет чипов.

– Часа три, не меньше.

– Он все еще там?

– Там, там.

Тамтам.

– Так там и сидит.

– А на катере не подойти?

– Днище побьем. Вон какой накат. Везде камни.

Катер стоит в бухточке за скалой. Над гранитным лбом виден только кончик мачты, мотающийся туда-сюда наподобие метронома. Хотя волнение в бухточке не в пример меньше.

Катер Шкрябуну нравится, тем более что ему-то на нем не выходить в море. Протерев от брызг стекла бинокля – пропала просветленная оптика! – он долго осматривает остров. Насмотревшись вдоволь, сует бинокль мне.

– Взгляни молодыми глазами: там слева пляж, нет?

Гляжу.

– Узкий, но пляж. Песок.

– Ничего не выйдет. – Пожилой толстенький капитан-лейтенант из нашей небогатой свиты упреждает негодование Шкрябуна. – С той стороны подводная гряда, только сейчас прилив, ее не видно. В шторм не пройти – размолотит. Я там однажды с моторкой и тремя сухарями неделю сидел, ждал погоды. – Кривясь от ветра, он все же улыбается, очевидно, вспоминая свое сидение как нечто приятное, и сообщает: – Зато в проливе рыбалка – успевай таскать. Встанешь на якорь этак метрах на сорока глубины…

И не договаривает, поперхнувшись ветром.

Странная у нас компания.