Хроника потерянного города. Сараевская трилогия - Момо Капор

В это мгновение молодой ударник отстучал по краю барабана палочками четыре такта – сигнал «Ностальгии» играть помпезный туш, а Балканский, легко вспрыгнув на подиум, объявил, размахивая руками:

– Дамы приглашают кавалеров!

Долгая, роскошная, почти импрессионистская прелюдия, виртуозно исполненная на клавишных, несущая в себе намек на «Полуденный отдых фавна» Дебюсси и одновременно на черные звуки Оскара Питерсона, раздвинула цветастый потолок гостиничного зала, и на столики просыпалась «Звездная пыль» Хогги Кармайкла… Пока дамы решали, с кем им не страшно показаться перед собравшейся публикой, наступила привычная секундная растерянность. В это мгновение, пока директриса банка боролась со своим желанием пригласить на танец Боба Деспота, от полупрозрачного занавеса, разделявшего юбилействующих одноклассников и юных выпускников, отделилась светлая, трепещущая фигурка и пересекла все еще пустующую танцплощадку Она ступала в снопы света прожекторов и пропадала в их сиянии, шагая прямо, уверенно, ничуть не пугаясь пустого пространства. Совсем бесплотная, напоминающая скорее символ молодости и красоты, в коротеньком платьице, подчеркивающем тонкую талию, красивые бедра и длинные ноги в молочно-белом шелке, девушка с длинными прямыми золотистыми волосами вызвала любопытство всего зала.

Она остановилась перед Бобом Деспотом. Заметив ее, он отложил в сторону программу вечера, снял очки и побледнел, как мел.

– Разрешите пригласить вас! – тихо произнесла девушка и, не дожидаясь ответа, грациозно протянула тонкую руку, нежно-розовая кожа которой была усыпана золотистыми пятнышками. Боб тревожно оглядывался.

Ее глаза сияли голубым светом – смесью юношеской робости и дерзости.

– Разрешите пригласить вас! – повторила девушка повелительно. Боб медленно поднялся из-за стола, и зал закружился вокруг него. Девушка шла впереди, ведя его за руку, как ангел со старых литографий, сопровождающий в рай нищих.

Разочаровавшись, директриса глубоко вздохнула и отдалась карамельному крему.

– Да, ну и Боб… – протянул кто-то за столом. – И в самом деле, совсем не меняется.

– В дочки ему годится! – бросила директриса, утирая с губ подливу из жженого сахара.

По ту сторону занавеса также были удивлены.

– Кто этот старикан? – спросил парень с серьгой в ухе.

– А ей всегда старики нравились! – буркнула девушка напротив.

– Он ей в отцы годится! – сказал парень, которого никто не пригласил на танец.

– Идиот! – донесся из облачка марихуаны голосок блондинистой девушки. – Он и есть ее отец!

Боб Деспот и припомнить не мог, когда танцевал в последний раз. Но танцевать разучиться невозможно, как и ездить на велосипеде или плавать. Он удивился, когда ноги сами по себе начали двигаться в ритме «Фронтлайна», хита в стиле регги, который некогда запустил певец Эдди Грант. Последовав примеру Боба и его дочки Белы, прочие гости принялись осваивать краешки танцевальной площадки, постепенно захватывая и ее середину. Бела танцевала легко и мягко. Боб почти не чувствовал под пальцами ее тело, идеально откликавшееся на каждое его движение, будто она читала отцовские мысли. Некоторое время они танцевали молча, потом Бела прижалась к нему и тихо промолвила:

– Совсем забыла, как произносится это слово: папа!

Боб промолчал. Несмотря на то, что со времени их последней встречи миновал год, судебный процесс продолжался. Он вдохнул запах ее волос.

– “Eternity”, Кальвин Кляйн, – произнес он. Он был одним из тех немногих мужчин, что легко распознавали женские духи. Кроме того, он продавал их во время рейсов, а еще ему частенько приходилось вдыхать ароматы женской кожи.

– “Eternity” – повторил он. – Прекрасное имя для вечности…

– Мамины, – объяснила Бела.

– Как она? – спросил Боб ради приличия.

– Разве я тебе в прошлый раз не сказала, чтобы ты не вспоминал про нее? Ты для нее умер. И она для тебя!

– Родители мертвы, – усмехнулся Боб, – значит, ты сирота?

– Не пытайся острить! – оборвала его Бела. – Я и есть сирота.

Его поразило, насколько этот ребенок похож на свою мать. С ней всегда все начиналось с незначительных, обычных фраз, запускавших в действие адский механизм! Однажды мать Белы позвонила ему в нью-йоркский отель “Biltmor”, где останавливались экипажи. Он с коллегами праздновал в номере день рождения, когда вдруг раздался звонок. Боб мог поклясться, что это именно она, – даже телефон приобрел какой-то особый, резкий, тревожный тон. Он поднял трубку и выслушал необычно любезное поздравление с днем рождения, которое, однако, не предвещало ничего хорошего.

– Прекрасно, что сегодня вечером ты не одинок! – сказала она. – Похоже, вас там много. Что пьете?

Он ответил, что пьют они подаренный ему “Dom Perignon”. Неожиданно в ее голосе прозвучала невыразимая ненависть:

– Ну конечно же, в то время как господин Деспот пьет в Нью-Йорке французское шампанское, я с ребенком голодаю в Белграде, где, кстати, нет даже электричества!

Потом она умолкла. Боб вслушивался в гул эфира и шум разделявшего их океана. Ему словно сунули кулак в живот и с наслаждением его там провернули. Жена точно знала, где и когда нанести ему наиболее чувствительный удар. Ее негативная энергия была настолько сильна, что просто сочилась из телефонной трубки. Все в комнате смолкли. Праздник был испорчен. Он рухнул на кровать как боксер в нокдауне, бледный как мел, не выпуская из руки трубку.

– Послушай! – сказал он ей. – Если у тебя хватает сил, чтобы достать меня здесь, а другом берегу Атлантики, какого же черта ты не сносишь горы, не роешь шахты, не добываешь руду и алмазы, не роешь тоннели? Зачем ты тратишь все силы на меня? Я ведь никто для тебя!

Раздались короткие гудки, связь прервалась. Она добилась того, к чему стремилась. Праздник окончен. Гости молча расходились по номерам. Дни и ночи он ломал голову над причиной такого ее поведения. Огромная любовь, которую когда-то мать Белы испытывала к нему, превратилась со временем в точно такое же количество невыносимой ненависти. Он не мог понять, откуда в этой хрупкой, грациозной женщине берется столько страшной силы, чтобы портить ему жизнь, сделать ее непереносимой. Похоже, чем больше она тратила энергии на ненависть, тем больше ее накапливалось. Невероятно, но точно. Эта женщина желала увидеть его мертвым.

– Почему ты бросил маму? – в который раз за несколько последних лет обвиняла его Бела, а у него не доставало силы сказать правду: именно из-за таких разговоров, которые сводили его с ума! Просто Боб не переносил скандалов. Ему легче было уклониться от ссоры. А брак этот, за исключением первых лет, стал большой непрерывной ссорой, в которой он был подозреваемым или обвиняемым, не суть важно, кем именно, а жена превращалась в пристрастного следователя. Он возвращался домой с готовностью принять любое обвинение. Скандалы были жестокими, долгими или короткими и длились часами, ночами и месяцами и заканчивались угрозами наложить на себя руки (что заставляло его почувствовать себя еще более виноватым), слезами или поцелуями, примирениями, которые они праздновали походами в рестораны, где в ожидании десерта они вспыхивали с новой силой, с битьем бокалов и швырянием салфеток. Схватки продолжались на кухне, где Боб, чтобы легче перенести новые сцены, открывал бутылку чего-нибудь покрепче, а в ответ на него сыпались дополнительные обвинения, на этот раз в алкоголизме. Сколько раз после бессонной ночи он отправлялся в ранний утренний рейс, измученный тяжкими обвинениями и страстями, исцарапанный ногтями, а пару раз даже искусанный! Он стоя спал в самолете, проваливающемся в воздушные ямы, раздавал пассажирам налево и направо вымученные улыбки, пока его, совсем обессиленного, какая-нибудь коллега-стюардесса не уводила в полупустой первый класс, где укладывала в кресло и, словно большого несчастного ребенка, укрывала теплым пледом.