Дорогой широкой - Святослав Логинов

— Ну хорошо, бросаем монету: орёл — я, решка — ты.

Рублёвик из Юриного кармана взлетел и упал на пол орлом вверх.

— Вот так, — сказал Юра. — Бог не фраер, правду видит.

— Опять спорите? — спросила мать, входя. — О чём на этот раз?

— Да вот, — ответил старший сын, поднимая рублёвик, — решали, что сначала делать: за дровами скатать или картошку окучивать. Получается, что сначала за дровами. У Жиркова на вырубках никак много дров должно валяться.

— Так и на Пахомовом болоте не меньше. Сейчас куда ни сунься, всюду дровы набросаны. Было бы на чём возить.

— На болото не поеду, а то, чего доброго, увязну… — покривив душой, отказался сын. — К Жиркову вернее.

— Ну, как знаете, — согласилась мама и принялась разливать по кружкам парное молоко. — Позавтракайте и езжайте.

Богородицу братья оставили батрачить на хозяйстве, а сами, захвативши на всякий случай топор и двуручную пилу, поехали к Жиркову. На первой же вырубке бросили каток и дальше отправились пешком.

— Топор не бери, — предупредил Гриша. — Я что, дурной, с топором на разборки идти? — Юра даже обиделся. — Я этого шибздика голыми руками порву, пусть только попадётся.

Шибздик попался им на полпути через лес. Молодой парень, постарше, конечно, Гришки, но Юры явно помоложе, с руками, густо покрытыми знаковой татуировкой, и пропитым лицом. Шибздиком он не выглядел, хотя против братьев казался жидковат. Юра, человек вовсе не уголовный, работая в дорожном строительстве, где собирается особенно много человеческого хлама, тюремные татуировки читал с полувзгляда. Да и возраст тоже подсказывал, что за убийство парень не сидел, но во всём остальном тип он пренеприятный. Себя идущий издали обозначил песней, которую коверкал самым блатным образом:

Из-за вас, моя черешня,

Ссорюсь я с приятелем,

До чего же климакс здешний

На любовь влиятелен!

Я гуляю по соседкам

И на расстоянии…

Гриша бесшумно канул в кусты. Разборка честная, один на один, третьему маячить на виду незачем.

— Эй! — крикнул Юра. — Ты, что ли, Санька Баклан?

— Ну? — певец приостановился.

— Баранки гну, папаня! — ответил Юра и, посчитав, что дальше говорить не о чем, ударил.

Предупреждённый недоброжелательным приветствием, Санька успел отшатнуться, и кулак лишь скользнул по скуле, оставив на бледной коже красную метину.

Ни переспрашивать, ни пытаться уладить дело словами Санька не стал. Он сразу выдернул из кармана нож и, пригнувшись, пошёл на Юру.

Двухметровый Гришуня вырос сзади, перехватил отнесённую руку и со словами: «Брось нож, дурашка!» — обезоружил бандита. Затем он отпустил вывернутую руку и легонько подтолкнул Саню навстречу оскаленному Юрию: мол, иди и дерись как положено.

— Мужики, вы чо?.. — запоздало вступил в переговоры Саня.

— А вот чо! — на этот раз удар достиг цели, Саня отлетел прямиком в Гришины объятия, и честный спортсмен, ничего не добавив от себя, вновь направил уголовника на импровизированный ринг.

Третий удар навеки избавил Санину челюсть от самой возможности пульпита и других неприятных хворей. Нокаут был полный, и Гриша позволил досрочно освобождённому упасть. Юра подошёл, ворохнул лежащего носком ботинка.

— Глянь, документы у него при себе? Гриша вытащил из нагрудного кармана потёртую справку.

— Голубев Александр, семьдесят седьмого года… Так вот, говорили — баклан, а он — голубок. Но в общем — понятно, если что — найдём.

— А может, не надо и искать? — спросил Юра, заметив, что битый очнулся и прислушивается к разговору. — Делов-то: добьём и в ельничке прикопаем.

— Ну его, — в тон брату ответил Гриша. — Лисы разроют — вони будет!.. А так своими ногами уйдёт, и всё шито-крыто.

— Как знаешь… — Юра тоже просмотрел справку, сложил и сунул в карман лежащему. — Ну-ка ты, недоделанный, поднимайся.

Саня лежал, профессионально согнувшись, чтобы прикрыть печень от возможного удара ногой.

— Я сказал: «поднимайся!» — повторил Юра. — Так что, голубок, не вводи в искушение, а то у меня кулак только-только раззуделся.

Саня, поняв, что ему лучше слушаться, медленно поднялся, утёр кровавые сопли.

— Слушай сюда, — медленно проговорил Юрий. — У тебя есть полчаса, чтобы унести ноги. Узнаю, что ты остался в районе — поотрываю всё, что у тебя лишнее болтается, и съесть заставлю. Я это без шуток говорю. Вопросы есть?

Саня молча затряс головой, показывая, что вопросов нет.

— Тогда пшёл отседова!

Саня покорно двинулся в сторону Жиркова.

— Куда?! — взревел Юра.

— Вешши вжять, — прошамкал Саня.

— Какие у тебя вещи? Справка при себе, и мотай, пока я добрый. Зубы, вон, можешь подобрать.

Подбирать зубы Саня не стал. Пошёл, куда указал Юрий, а отойдя шагов на десять, сорвался и побежал.

— Жми! — гаркнул вслед Гриша, а Юра оглушительно засвистел.

Назад ехали, волоча на прицепке пяток зачаленных берёзовых стволов. Дома вовсю кипела работа: Богородица поправлял повалившийся забор, мать, освобождая неожиданному помощнику фронт работ, выкашивала наросший за два месяца бурьян. Тын — или трын-трава — именно так называют наросший вокруг огородного тына бурьян. На удобренной землице вымахивает он вдвое против сорной травы, растущей на пустыре. И когда не доходят руки выкосить недоброго соседа, когда не только огород, но и дом зарастает репейниками и крапивой, о таком хозяине говорят, что ему уже всё трын-трава, даже на себя самого рукой махнул.

Однолемешный плуг тоже был вытащен из сарая, и упряжь, чуть погрызенная мышами, но ещё справная, разложена рядом. Прежде в деревне была лошадь, теперь — нет, надо в Горку идти, одалживать коня у соседей.

— Так обойдёмся, — сказал Юра. — Я на катке тихохонько проеду вдоль борозд, а Гришка за плугом пойдёт. Управишься?

— Вот ещё, катком план трамбовать!.. — не согласился брат. — У нас специальное упражнение есть: сбрую надеваешь, только не кожаную, а резиновую, и бежишь. А тренер за гужи держит и тебя притормаживает. Так что управимся без лошади и без катка. Заодно и разомнусь, а то засиделся в пассажирах.

— Давай! — с готовностью согласился Юра. — Давненько я на тебе землю не пахал! На борозду!

Взвалили на плечи упряжь и плуг и двинулись для начала к ближнему огороду, где у матери была высажена скороспелка. Подошли и остановились в недоумении. Картошка, вроде бы прополотая в срок и объезженная один раз, представляла зрелище катастрофическое. Вместо пышных кустов с гроздьями белых, розовых и сиреневых цветов, которые так нравились в шестнадцатом веке знатным дамам и ради которых и привезли в Европу картофель, торчали жалкие обглодыши, не обещающие ни красоты, ни урожая. Каждый стебель, любой ещё не догрызенный лист был на-красно покрыт оранжевыми личинками колорадского жука. Шёл чудовищный, спешный жор.