Бета-самец - Денис Гуцко

Позвонил Антону, припарковавшись на углу Соляного спуска и Ефимовской.

— Антон, все нормально, она согласна.

— Ну, слава богу. Наконец-то. Я уже думал, она отказываться хочет.

— Договаривайся со следователем, — Топилин торопился закончить разговор. — Вам нужно будет вместе к нему явиться.

— Да следователь как бы на больничном, — усмехнулся Антон.

Топилин скривился.

— Надолго?

— Я просил на неделю, — сказал Антон и хохотнул громче.

— В смысле?

— А что ты хотел? Она все тянула. Я занервничал. Попросил, чтобы следаку намекнули больничный взять.

— Ладно. Ты все равно уезжаешь.

— Не передумает она, нет?

— Мне почем знать. Все, сейчас неудобно говорить. Позже.

На углу Ефимовской и Маяковского нарвался на свежий затор. Гудки, ругань в открытые окна, моргающие фары.

Подпереть Топилина не успели. Круто вывернув перед мордой какого-то «цивика», нырнул во дворы. Этой дорогой он ходил к Анне, для конспирации оставляя машину подальше от Нижнебульварного. Если обогнуть дворами старую АТС, протиснуться в щель между детским садом и трансформаторной будкой, можно выскочить прямо на Горького, далеко обогнув гудящий и звереющий затор.

За телефонкой свернул во дворы.

Медленно, вертя головой от одного зеркала к другому, чтобы не поцарапать бока, Топилин протискивался между забором детсада и бетонной будкой электрической подстанции. На выезде слегка придавил газ — и в последний момент успел наступить на педаль тормоза. Остановился в сантиметрах от металлических столбиков. Жильцы вкопали, сволочи. В сердцах Топилин надавил на сигнал.

Делать нечего: включил заднюю, принялся пятиться прочь из тесной щели, в которую влез. Долго возился: забор садика, как назло, в этом месте изгибался — то левый, то правый угол заднего бампера норовил упереться в преграду. Выбрался, развернулся, поехал обратно.

Въехал в следующий двор, проехал его насквозь. Впереди открылась улочка. Знак «только направо». Снова остановка. Вспомнил — однажды уже попадал впросак с этой улицей. Одностороннее движение. Придется ехать до самого моста, и только после моста можно будет взять в сторону Третьего поселка коммунаров.

— Черт бы вас побрал! — прорычал он, стискивая руль. — Не город, а загон какой-то!

Стал разворачиваться. Обратно — туда, откуда начал поиск объезда.

Выехать на перекресток со двора не так-то просто. Пробка вызрела. Прорываются уже, не глядя на светофор. «Левей возьми, мудак! Левее!» То тут то там машины приходят в движение — толчками, с пугающим ревом движков, который нередко заканчивается воем сигнала. Между машин перебегают пешеходы.

Топилин несколько минут постоял, моргая просительно фарами. Желающих дать ему проехать и вклиниться в поток не было. Невзирая на вип-номера. Вообще ни на что не взирая. В Любореченске не любят пропускать машины, выезжающие из дворов и переулков. Ненавидят пропускать… презирают себя, если пропустят…

И внутри что-то лопнуло.

Топилин вынул из бардачка «Стример», открыл окно и трижды выстрелил в воздух. Подождал, выстрелил еще раз.

Вскоре он стоял в пробке на Ефимовской, тянущейся из центра на юг, и с каменным лицом смотрел прямо перед собой. Из окружающих машин его разглядывали с любопытством. Он чувствовал себя законченным идиотом.

В этот же день Антон отправлялся в Озерцы. Ехал поездом. Собирался в купе почитать духовную литературу. Позвонил, попросил встретиться с ним на вокзале: нужно по работе кое-что передать, не телефонный разговор, а до вокзала у него все расписано, никак не пересечься.

— Подскочишь?

— Какие вопросы.

Топилин был уверен, что никакой необходимости в этой встрече нет. По телефону они что только не обсуждали. Нужно было Антону, чтобы он на вокзал к нему притащился, проводил, постоял на перроне. Лишь бы опять не поперло из него исповедальное, как на утиной охоте. Шутка ли, уже и в монастырь едет — а все ему неймется. Подайте ему Топилина, человека «два в одном», дружка сердешного и порученца не за страх, а за совесть.

У входа в вокзал рамка и полицейский наряд. После взрыва в «Домодедово» всюду поставили рамки. Тревожный сигнал верещал, не умолкая. Проносимый через рамку багаж никто и не думал досматривать.

Набрал Антона.

— Саш, я на втором. Подходи.

Нашел его за столиком кафе, с початой бутылкой пива и ноутбуком.

— Пиво не предлагаю. Ты за рулем.

Топилин уселся за столик.

— Я и сам за рулем никогда не пью, — зачем-то добавил Антон.

Что-то резануло в его голосе. Наигранность какая-то.

— Самое обидное — живешь по-людски, не пакостишь, — продолжил он. — За руль, опять же, пьяным не садишься, как некоторые… одномандатники, блин. И вот на тебе…

Ситуация прояснилась. Антон готовится к встрече с монастырским старцем. Настраивается. А «некоторый одномандатник», только что им упомянутый, — депутат любореченского заксобрания Леня Каширин. По пьяной лавочке устроил гонку с пацанвой по Большой Садовой, смял несколько такси в гармошку, одного таксиста убил. Посадить не посадили, но с депутатством пришлось расстаться.

Антон повернул ноутбук так, чтобы Топилин мог видеть экран.

— Шестнадцать тыщ с начала года. Понял? Шестнадцать тыщ!

— Что это?

— Число погибших в ДТП. Нет, ты понял? Шестнадцать, Саша! А ведь я раньше думал, только отморозки конченные людей давят. А оказалось вон что. Сам в статистику угодил… То есть… не в ту, слава богу… В общем, ты понял. А мог, кстати, просто развернуться и уехать. И никто бы не нашел. Камеры там не работают.

— Так ты чего звал? — поторопил его Топилин. — Что за разговор?

— Да все то же, — сказал Антон и откашлялся. — Как там наша вдова?

Топилина передернуло от этих слов.

— Ты же говорил, у тебя разговор по работе.

Антон отпил пива.

— И по работе тоже. Как она?

— Тебя что интересует? Ты же все знаешь. Она согласилась.

Снова хлебнул из бутылки, пожал плечами:

— Согласилась… Хотелось бы узнать подробности. Как согласилась, что сказала. Это важно, Саша. Ты же понимаешь.

Забыл совсем о старце. Сделался таким же давящим, теснящим, каким бывал обычно. Не сдержал натуру.

— Все интересует. Это важно. Я от всей души… И мне важно. Что тут непонятного?

Если бы не было несколько часов назад тела ее, рвущегося навстречу…

Заговорил глухо, с трудом сдерживая скопившуюся злость: