Волк - Генри Лайон Олди

– А что? – Юлий пожал плечами. – Я не могу навестить отца?

– В будний день?

– Я взял отгул. Ты же знаешь, я часто работаю сверхурочно. У меня отгулов накопилось – тьма. Вот, подумываю слетать куда-нибудь с Валерией на месяц. Скажем, на Китту…

Луций вздрогнул, но быстро справился с волнением. Улыбка превратилась в понимающую гримасу:

– Китта? Это рай. Хорошая идея…

Ну да, вспомнил Юлий. На Китте – Гай. Изменник и все такое. Отец боится, что мы встретимся, что я сорвусь, наговорю оскорблений, а Гай набьет мне морду. В детстве я никогда не умел промолчать там, где следовало бы держать язык за зубами. А Гай, с его-то вспыльчивостью, всякий раз прибегал к кулакам – верному средству, лучшим в мире аргументам. Позже отец задавал трепку нам обоим, прекрасно зная, что не поможет.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Юлий.

Подозрительный взгляд Луция был ему ответом. Старик нахмурился:

– Что-то с Марком?

– Нет. С чего ты взял?

– Будний день. Внезапный прилет. Интерес к моему здоровью. Тут два варианта: что-то случилось с тобой – или с Марком. Второй вариант мне кажется более вероятным.

– Служит, – Юлий еще раз пожал плечами. – Все нормально.

– Ты уверен?

Змея, подумал Юлий. Ядовитая змея, госпиталь в низовьях Формизары. Изложить отцу версию лысого? Ложную версию, которая едва ли не предпочтительней, чем правда. Лысый с пеной у рта доказывал, что это – наилучший вариант. Старику так будет проще: он сумеет подготовиться к худшему. Если внук вернется, это для деда станет вдвое большей радостью. Надеждой, переплавленной в счастье. Если же нет… Беду легче встретить, когда ты ждешь ее визита.

– Уверен? – повторил Луций.

Лысый, размышлял Юлий. В случае чего, лысый их всех похоронит. Марка, Салония, Пасиенну, остальных. Змея, боевые действия в глуши, корабль не вышел из гипера… Похоронки разлетятся по семьям. Рабов переоформят на наследников. Что с того, что некий Юлий Тумидус в курсе о рейдах кораблей внешней разведки за край Ойкумены? Лысый сдержал слово: Юлию объяснили, где сейчас находится Марк. Координат системы, разумеется, не дали, но это ерунда. Неужели за краем Ойкумены действительно творится такая бесовщина? Юлий представил себе Ойкумену – тарелку с супом – и темный, прожорливый мир за границами тарелки. Представил и испугался. Он редко покидал Октуберан, предпочитая отдыхать на местных курортах.

– Да, – ответил Юлий. – Уверен.

И крикнул, салютуя рукой:

– Привет, Пак! Ждешь гостей?

Не поверил, решил он, стоя спиной к отцу. Ложь – не моя территория. В смысле лжи старый клоун даст сто очков форы инженеру-энергетику средних лет.

– Ага! – откликнулся карлик. – Хочешь водки?

– Ты поздоровался с Паком, – тихо сказал отец.

Злюсь, отметил Юлий. Надо спокойней.

– Да, поздоровался. А что?

– Ты поздоровался первым. Ты никогда раньше этого не делал. Ты точно уверен, что с Марком все в порядке?

Не отвечая, Юлий следил за карликом. Пак колдовал над мангалом, распределяя пышущие жаром угли в железной утробе. Впрочем, предлог «над» в данном случае служил фигурой речи. Они были, считай, одного роста: карлик и мангал. Смешной цирковой трюк: Пак, подпрыгивая, шевелит угли кочергой. Юлий знал, что позже, когда придет время закладывать шампуры, Пак присядет на корточки, подкрутит суставчатые, будто у насекомого, ножки мангала, раздастся щелчок – и раскаленный короб опустится на уровень пояса карлика.

Он не в первый раз видел, как Пак стряпает.

– Водки, – напомнил Юлий. – Хочу.

Луций взял бутылку и стаканчик:

– Айвовой?

– Отлично.

– Пятьдесят один градус.

– Боишься, что я напьюсь? Начну буянить, испугаю твоих гостей?

Старик молча налил водки на два пальца.

– Мне уехать? – спросил Юлий.

– Твое такси улетело.

– Я вызову другое.

– Не надо. Оставайся. Мы рады тебе.

– Ты беспокоишься, папа, – Юлий сделал глоток. Водка обожгла горло. – Я же вижу, ты весь на нервах. В твоем возрасте… Извини, я говорю глупости. Ты не хочешь, чтобы я встречался с твоими гостями? Скажи правду, и через десять минут меня здесь не будет. Без обид, честное слово.

Луций улыбнулся. Это была улыбка человека, принявшего решение.

– Оставайся, – кивнул старик. – Я прокляну тот день, когда выгоню сына из дома. Я не родина, у меня в семье изгнанников нет.

Клоун, подумал Юлий. Это не он, это я клоун.

И окаменел, глядя в небо.

Над холмом, медленней тополиного пуха опускаясь к земле, плыла молния – белая, изломанная, с зубчатыми подпалинами. За молнией, ближе к реке, двигалось облако, похожее на орхидею. Юлий даже не предполагал, что существуют черные, насквозь прошитые серебром облака. Миг, и облако ускорило движение, выбралось на первый план, затмив свет молнии, похожий на первый снег. Они легли на траву, огонь и тьма. Распались на числа, знаки, образы, силуэты.

– Гости, – тихо произнес Луций. – Ты же хотел знать…

Люди шли к веранде. Четыре женщины, одна из которых была молнией, состоящей из чисел и знаков. Четверо мужчин, бывших облаком: черное с серебром. Юлий смотрел на того, кто шел первым. Глоток, еще глоток – водка помогала слабо, верней, не помогала вовсе. Стакан опустел. Трезвей трезвого, Юлий спрашивал себя, правильно ли он поступил, оставшись с отцом, и не находил ответа.

Гай Октавиан Тумидус поравнялся с братом.

– Давно не виделись, – бросил полковник.

– Давно.

– Ты изменился.

– Вряд ли. Ты забыл, как я выгляжу.

– Валерия с тобой?

– Валерия на работе. Я взял отгул.

– Это отец предупредил тебя, что я прилетаю?

Юлий Сергий Тумидус сделал шаг навстречу:

– Нет. Я просто так.

Правильно, уверился Юлий. Я поступил правильно.

– Обнимитесь, идиоты, – подсказал старый клоун.

I

За трое суток пейзаж за окном опостылел, вызывая глухое раздражение. Квадратный двор, выложенный тёмно-розовой плиткой, пустовал. Лишь в дальнем углу безвыездно скучала пара автомобилей, накрытых грязно-желтым брезентом. Справа, на уровне третьего этажа, тянулся терракотовый отросток галереи, упираясь в соседний корпус. Сквозь трапеции-окна можно было видеть темные силуэты идущих астлан. Над крышей здания торчала сторожевая вышка. По утрам солнце отчаянно слепило глаза, полыхая в ее зеркальных стеклах. Но и в другое время не представлялось возможным рассмотреть, что творится внутри.