Два заповедника - Владимир Николаевич Васильев

было покидать корзину; кроме того, следовало переправить на новый Лист хотя бы нескольких мужчин из не-летателей — отыскать место под стойбище и закрепить несколько полостей, чтобы по прилету самые слабые могли ночевать в относительном комфорте. Тем охотникам, кто умел управляться с грузовыми крыльями, предстояло сначала добраться до Листа, отыскать отца-клена и уж потом совершить несколько челночных перелетов с пассажирами. Нескольким молодым летателям Ромеро намеревался поручить разведку и связь, чтобы всегда знать, где находится новый Лист, да и вообще, что творится в ближнем небе. Большую часть охотников ожидала довольно изнурительная заготовка планктона. А самые опытные должны были умело рассеивать планктон перед наусами, чтобы те кормились и летели не куда им вздумается, а точно к новому Листу.

Ну а когда Лист будет совсем рядом, тогда уж решать — поочередно перевозить клан при помощи грузовых крыльев или все-таки удастся сблизиться с новым домом вплотную, заякорить и подтянуть корзину к самой кромке. Ну и как предел мечтаний — просто совершить посадку на любую подходящую поляну без глотки, по очереди обрезая поводки наусов. Но это только если в момент сближения удачно совпадут высоты полета Листа и корзины, что бывает довольно редко.

Один за другим охотники уходили в небо. Логвит Ромеро и ма Шойц провожали их взглядами и боялись — пока боялись — спросить себя: неужели им удалось спасти клан? Сообща сделать то, чего никто прежде не делал?

И сердца шептали им: «Почти! Почти! Почти!»

* * *

Лишь к началу северной зимы, когда дни и ночи стали заметно короче, у логвита Ромеро нашлось время подробно записать все, что произошло совсем недавно, в дневник. Он подолгу просиживал с ма Шойцем, Кромом и старейшинами в новой, еще пахнущей соком агавы, полости, то и дело выспрашивая у них подробности. Странно: вроде бы видели и слышали все одно и то же, а вспоминали очень часто совершенно разное. Иногда приходилось вызывать и расспрашивать людей клана, иначе правду о перелете восстановить не удалось бы вовсе. Ромеро мучительно подбирал слова, пытаясь описать стойкость и мужество соплеменников, но слова находились почему-то все больше сухие и негероические. Стоило закрыть глаза, и тут же виделись обожженные и окровавленные ло Инч и ло Туре. Виделась цепочка охотников, упрямо бредущих к обрыву и влекущих на себе крылья. Виделись невыспавшиеся лица, тем не менее счастливые, когда ма Шойц собственноручно захлестнул последний канат и корзина была надежно закреплена между второй и третьей кромками. И кто-то сказал: «Отпускайте наусов!» Только кто? Кром утверждает, что он, хотя самому Ромеро вспоминается, что сказал ма Шойц. И лицо у него при этом было такое… такое…

Но лишь откроешь глаза — и видны только скупые и ничего не выражающие строки на желтоватой бумаге.

«Так всегда и бывает, — думал Ромеро. — Сколько ни слушай историй о чьих-нибудь подвигах или приключениях, никогда не представишь себе и десятой доли того, что на самом деле произошло. Но я найду, все равно найду слова, чтобы описать все, что мы сделали. Надо только получше расспросить мастера, Крома, старейшин, охотников…»

Единственное, что логвит Ромеро знал наперед, это несколько фраз, которыми закончит повествование. Логвит их уже произнес, в ответ на вопрос ло Паули, охотника, на которого всегда можно было положиться как на самого себя. И подбирать не пришлось, нужные слова родились сами, как будто Ромеро обдумал и отточил их загодя.

— А что, — спросил ло Паули, когда даже самый закоренелый скептик уже мог облегченно вздохнуть и подумать: «Все кончилось, и кончилось благополучно». — А что мы будем делать с корзиной? — спросил охотник. — Разберем на заборы и навесы?

— Нет, — ответил ему Ромеро. — Ни в коем случае. Корзину мы переместим на ближнюю поляну и навсегда оставим там. Чтобы любого гостя мы могли привести туда и сказать: «Смотри! Вот с нее все и началось».

Удивительно, но первым после того, как сказочник умолк, высказался снова Артем:

— Странная сказка, — пробормотал он, едва ва Дасти закончил повествование. — Обычно у сказок в конце всегда бывает мораль. А тут… если и есть, то непонятная. Да и тебе ли не знать, Дасти, что словами можно выразить куда больше, чем увидеть глазами?

— О чем это он? — недоуменно спросил кто-то из-за костра. — Эй, чужак, не нравится — не слушай!

Артем встрепенулся. Действительно… Оторвался от действительности, что называется. Заслушался-замечтался.

— Нет-нет, я не ругаю! Это так, мысли вслух…

— Дайте лучше сказочнику горло промочить! — посоветовал тот самый голос, который первым попросил рассказать сказку. — А еще похлебка как раз поспела! Айда к очагу!

В самом деле, запах к костру доносился просто божественный. Слушатели загомонили, принялись вставать; самые голодные или нетерпеливые потянулись к штабной полости.

Встал и Артем.

— Чего-то ты странный стал, — шепнул ему ло Тан на ухо. — Лучше не привлекай внимания, пока не улетим, ладно?

— Не буду, — покорно вздохнул Артем и подумал:

«Я этого так ждал! А теперь… Теперь что? Теряюсь? Пугаюсь? Вроде бы нет, ни то ни другое. Но отчего же такая пустота в груди и так тяжко на душе?»

Ло Тан был безусловно прав: не стоило погружаться в себя и привлекать лишнее внимание людей клана. Будет еще время обдумать все и разобраться в себе — друзья-приятели говорят, что перелет будет долгим.

Артем тяжело вздохнул и поплелся вслед за ло Таном — есть действительно хотелось, а запах похлебки бередил дремучие инстинкты и невольно заставлял шевелить ноздрями.

Глава пятая

В следующий раз на охоту Ник выбрался только через неделю. Коттедж потихоньку утрачивал запах свежевыращенного механа, а сам Ник постепенно привыкал к новому жилью. Любимое плетеное кресло прочно обосновалось на веранде и каждый вечер можно было любоваться красотами Селентины, что Ник регулярно и проделывал, попивая вино и слушая шелест леса, а когда голоса природы надоедали, он включал музыку, да погромче.

На месте, где Ник намеревался заложить главную улицу городка, группками росли молодые деревья, толщиной с человеческое бедро. Навесив на вездеход захват с луче-виком, он срезал все до единого, только пеньки остались, и уволок стволы в сторону, свалив беспорядочной кучей. Потом, конечно, придется все убрать, но это потом. «Деревья высохнут, будут дрова на шашлык, целая прорва, вовек не сжечь», — подумал Ник отстраненно. Пеньки он рассчитывал выкорчевать завтра, когда велит зародышам: «Растите!» Или сначала на охоту сходит, а потом выкорчует. «Надо будет навесить на вездеход нож-бульдозер…»

Наутро, дорассчитав наконец топологию первой улицы, Ник скрупулезно установил группы зародышей,