Год бродячей собаки - Николай Дежнев

— Мы же с тобой дипломаты, вот и рассадка как на переговорах, — на бледных губах князя появилось нечто напоминающее улыбку. — Ну-ну, не стой столбом, располагайся, как дома. Я тут прочел, что у каждого врача есть свое кладбище — так ведь, наверное, и у дипломатов такое имеется! Разница лишь в том, что доктор берет на себя ответственность за жизнь одного, причем, больного человека, в то время как в результате нашей оплошности на смерть идут порой десятки тысяч молодых здоровых мужчин. И знаешь, что именно я ставлю себе в заслугу? — князь внимательно смотрел через стол на Дорохова. — Нет, не хитроумные дипломатические победы на конференциях и переговорах, а то, что их результаты не втянули Россию в военные конфликты. Это главное.

Князь говорил правду. Твердость позиции и гибкость проводимой Горчаковым политики позволили на протяжении долгого времени избегать кровопролитных войн, причем не в ущерб интересам страны. Знал Дорохов и то, за что Александр Михайлович казнится и что ставит себе в вину, — нелепую ошибку на переговорах, в результате которой Россия лишилась многих своих завоеваний, сполна оплаченных кровью солдат во время последней русско-турецкой войны. Поэтому, заметив, что старик хмурится, Андрей Сергеевич поспешил сменить тему:

— Я вижу, вы получили последнее издание Пушкина. — Дорохов потянулся, взял лежавший верхним в пачке томик стихов.

— Да, если хочешь, посмотри. — Князь пристально вглядывался в выражение лица гостя, пытаясь, по-видимому, понять причину столь резкой смены темы разговора, но Дорохов со вниманием и видимой любовью вертел в руках аккуратную книжицу, и старик успокоился.

— Сделано со вкусом! — заметил Андрей Сергеевич, возвращая томик на место. — И шрифт хорош, и гравюры прелестны.

— Ты-то вряд ли помнишь, а ведь у Александра Сергеевича есть такие строки… — Горчаков помедлил, припоминая, продекламировал:

— Кому ж из нас под старость день лицея

Торжествовать придется одному?

Кто бы тогда мог подумать, что написано про меня! Когда я это понял, то страшно удивился. Ты только представь себе: мы с ним вместе вышли из лицея, а уж скоро сорок пять лет, как Пушкин лежит в могиле! Сорок пять лет!..

Старик опустил голову, глубоко задумался. Дорохов пожалел, что так неудачно сменил тему разговора, но дело поправил появившийся в дверях Прохор. Действуя по-хозяйски и даже с некоторой барственной небрежностью, он бесцеремонно убрал со стола книги и водрузил на его поверхность большой серебряный поднос с чашками, крохотными рюмками и хрустальным графинчиком вина.

— Варенье яблошное или из вишни?

— Неси вишню, — распорядился Горчаков. — И коробочку английского печенья. Гость наш получил назначение в Лондон, а виски у нас не водится — так мы хоть мучным!..

Александр Михайлович хитро прищурился, подождал, пока камердинер наполнит рюмочки мадерой.

— Ну-с, Андрей Сергеевич, с Богом!

Дорохов пригубил вино, вернул рюмку на стол. Он прекрасно понимал, что прелюдия к разговору заканчивается и за словами любезности должно последовать то, ради чего он и был приглашен в этот дом. Но старый дипломат не спешил. Выдержав паузу, князь пригладил ладонью легкий пух седых волос, поднял глаза на гостя.

— Необычный стоит нынче год, не правда ли? Одна тысяча восемьсот восемьдесят первый… Никогда не думал, что доживу. Да и цифра уж больно симметричная, такое редко случается. Пятнадцатого апреля, между прочим, будет двадцать пять лет, как я министром, государь велел отпраздновать!..

Дорохов внимательно слушал. Теперь он был уверен, что старик постепенно подбирается к самому важному, что будет составлять суть данного ему поручения. А что оно будет дано, в этом у Андрея Сергеевича сомнений не возникало.

— А он изменился, государь наш император! — продолжал тем временем Горчаков. — Я теперь на доклад к нему езжу редко, мне особенно заметно. Задумчивый стал, хоть в настроении пребывает ровном и, пожалуй, даже веселом. Черт его дернул обратиться к гадалке! Правда, было это давно… — Александр Михайлович замолчал на мгновение. — Ты, наверное, слышал: на вопрос о дате смерти, она просто поменяла местами последние две цифры года его рождения, и вместо восемнадцати получилось восемьдесят один. Думаю, государь этого не забыл…

Князь поднес к губам рюмку, сделал пару крошечных глоточков.

— Ты чего же не пьешь? Или не нравится? — нахмурился он и без видимой связи с предыдущим продолжил. — Да и положение в государстве оставляет желать лучшего. Распустился народишко, на самодержца руку поднял. Слыханное ли дело, чтобы какие-то анархисты императору смертный приговор выносили и в газетах об этом пропечатывали! — Горчаков полез в карман домашней куртки и достал сложенный вдвое листок. — Вот, послушай, что мне докладывают. Только за последние два года четыре покушения! Какой-то псих стреляет в государя из револьвера, царский поезд пытаются пустить под откос, бомбу взрывают в самом Зимнем дворце… Слава Господу, семейство задержалось к обеду!.. Скажи мне, что все это должно означать?

Горчаков возмущенно сорвал с носа очки, швырнул их на стол.

— Видите ли, ваше высокопревосходительство!.. — начал было Дорохов, но министр его тут же оборвал:

— По имени-отчеству! И, сделай милость, без дипломатических уверток и экивоков! Говори, что думаешь.

— Брожение в народе, Александр Михайлович, в этом вся причина. Много сразу свободы государь дал, оттого в умах произошло опьянение. Выждать надо, люди скоро попривыкнут, начнут понимать, как по-новому жить, куда девать свои руки и буйную голову.

— Думаешь, пройдет? — бросил Горчаков острый взгляд на гостя. — Твои бы слова, Андрей Сергеич, да Богу в уши! Только что-то мне не очень в это верится… В одном ты прав — надо выиграть время. Момент переломный, и уж больно все тонко, на живую нитку. У меня такое ощущение, что именно сейчас решается судьба России, и не на год-два, а вперед на многие десятилетия. С годами, а человек я старый, поневоле возникает чувство, которое можно назвать предвосхищением хода истории. За долгую жизнь много всякого прошло перед глазами, есть о чем подумать, с чем сравнить. Это как раскладывать пасьянс: чем больше карт перед тобой на столе, тем точнее знаешь, какая ляжет следующей. Так вот, чувство это, чувство предвосхищения будущего, очень меня беспокоит. Уж больно много я понимаю о нашем с тобой народе, чтобы верить в бескровность грядущих перемен. Я и государю об этом говорил, но он — я-то вижу — все страхи мои и опасения списывает на старость. Дай Бог, конечно, чтобы оказался я не прав, но… — Горчаков вздохнул. — Начатые Александром реформы взбаламутили общество, породили у людей надежды и неоправданные иллюзии, и их можно понять. Жизнь дается единожды, и так хочется прожить ее человеком свободным. Только одного они в толк не возьмут, что в такой стране, как Россия, любые перемены к лучшему требуют значительного времени. А зажать народ в тисках, переломать слабые еще ростки реформ можно в одночасье. Но именно этого-то наши господа революционеры и либералы совершенно не понимают. Никто ведь не толкал государя-императора давать крестьянам свободу и реформировать жизнь народа, так цените это, оберегайте царя-освободителя!.. А им кажется, что все можно решить одним взрывом или выстрелом. Это, душа моя, не от большого ума, потому-то и бомбисты все как один недоучки или полупсихические…