Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь... - Татьяна Алексеева

Гумилев примчался на вокзал за несколько минут до отхода поезда, вбежал в свой вагон, плюхнулся на свободное место и обессиленно закрыл глаза. Поезд тронулся и начал потихоньку набирать скорость, но он уже не слышал ни стука колес, ни разговоров других пассажиров. Утренние сборы и дорога до вокзала отняли у него последние силы.

Проснулся Николай только к вечеру. Поезд шел полным ходом, вагон раскачивался из стороны в сторону, и ему не сразу удалось встать на ноги — слабость от лихорадки все еще давала о себе знать. Он посидел немного, прислушиваясь к своим ощущениям, но в конце концов понял, что чувствует себя намного лучше. Как и следовало ожидать, болезнь, промучив его одну ночь, отступила и вскоре должна была окончательно оставить его в покое. «А Анна еще хотела меня удержать! Чтобы завтра я, уже совсем здоровый, сидел с ней дома и умирал от стыда из-за того, что всех подвел! — злился Николай. — Нет уж, не дождетесь! У меня есть долг, который я выполню до конца!» С этими словами он, пошатываясь, отправился в тамбур, чтобы глотнуть немного свежего воздуха.

Поезд тем временем уже давно выехал из города и мчался мимо зеленой стены леса. Небо над этой стеной было еще достаточно светлым, но на нем уже начали зажигаться первые звезды. Блеклые, еле заметные — как же им было далеко до похожих на сияющие бриллианты южных звезд на иссиня-черном африканском небе! Но Гумилев знал, что скоро все изменится, что с каждой ночью звезды будут становиться все ярче, а небо — все чернее. Так бывало во время его первых путешествий, так должно было быть и теперь.

И небо, как и прежде, не обмануло его ожиданий. В Одессе оно было красивее и глубже, чем в Петербурге, в Константинополе — бездоннее, чем в Одессе, в Порт-Саиде — волшебнее, чем в Константинополе. Ну а дальше, по дороге в Абиссинию, Николаю было уже не до звезд. Пробираясь через джунгли, надо было смотреть под ноги, а не на небо…

В следующий раз полюбоваться звездами Гумилев смог, только добравшись до цели своего путешествия — затерянной среди непроходимых зарослей русской православной миссии. Его встретил страшно обрадовавшийся редкому гостю из России молодой человек, когда-то белокожий, но теперь такой загорелый, что его можно было перепутать с аборигенами, и попросил немного подождать под навесом из жесткой сухой травы. Это было вечером, и на небе уже зажглись первые, самые яркие звезды. Николай не стал прятаться от них под травяной «крышей», он вышел из-под навеса, уселся возле одной из его стоек, прислонился к ней и, запрокинув голову, стал смотреть на эти звезды, каждую минуту обнаруживая, что среди них появилось еще несколько новых. Темнело в Африке быстро, и к тому времени, как к Николаю подошли двое помощников главы миссии, небесный свод над его головой превратился в усыпанную миллиардами звезд черную пропасть. Эта пропасть была еще красивее, чем во время прошлых экспедиций Гумилева, и он с трудом заставил себя оторвать от нее взгляд. Была бы его воля, любовался бы ими всю ночь, а к утру, когда звезды начали бы так же постепенно, одна за другой, гаснуть, сочинил бы стихотворение об этом переливающемся золотыми блестками небе! А потом его напечатали бы в каком-нибудь журнале в России, и друзья Николая читали бы его вслух на литературных вечерах, удивляясь ярким образам и доказывая друг другу, что это стихотворение — лучший образец акмеизма…

Но забыть обо всем и сочинять стихи, глядя на звезды, Гумилев позволить себе не мог. Его ждала работа, и стихи оставались непозволительной роскошью.

— Господин Гумилев, мы очень рады снова видеть вас здесь, — тихо сказал один из вышедших к Николаю мужчин. — Мы с нашим руководителем обдумали все, что вы предлагали нам в прошлый раз. Вы готовы обсудить это сейчас или хотите сначала отдохнуть?

Отдохнуть молодой путешественник не отказался бы, но ему не хотелось откладывать на потом то дело, ради которого он проделал такой длинный и тяжелый путь.

— Обсудим сейчас, — ответил он, вставая. — Я не устал.

Один из встретивших его миссионеров жестом пригласил Николая к возвышающейся чуть в стороне деревянной постройке — то ли школе, то ли больнице, то ли просто дому, где жили его соотечественники. Бросив последний взгляд на звездное небо, Гумилев зашагал к этой постройке вслед за местными жителями. Он не спешил — разговор ему в любом случае предстоял очень долгий…

Но равнодушно и спокойно

Руками я замкнула слух,

Чтоб этой речью недостойной

Не осквернился скорбный дух.

А. Ахматова

Когда-то давно, в невыразимо далеком детстве, Анна Андреевна Ахматова, тогда еще просто Аня Горенко, любила сидеть в своей комнате в тишине и сердилась на родных, если те нарушали ее одиночество. Сказал бы ей тогда кто-нибудь, что всего через десять-пятнадцать лет она будет мечтать, чтобы хоть кто-нибудь постучал в ее дверь и захотел бы поговорить с ней!

Анна несколько раз прошлась по комнате от одной стены к другой. Сидеть в полной тишине было невыносимо, хотелось услышать хоть какой-нибудь звук, пусть даже своих собственных шагов. Потом она села к столу, придвинула к себе помятый клочок бумаги и взяла карандаш. Надо попробовать описать свое одиночество и страх перед ним, может, тогда этот страх отступит?

Через час на бумаге появилось несколько написанных неровным почерком и резко зачеркнутых строчек. Еще через пару минут Анна скомкала обрывок и отбросила его в дальний угол комнаты. Ей опять было тяжело писать, она снова — в который уже раз! — хотела переложить свои мысли на бумагу, но не смогла этого сделать. А ведь, казалось бы, теперь никто не мешал ей писать. В этом она была полностью свободна. Рядом не было ни отца, с холодным каменным взглядом заявляющего, что ему не нужны родственницы-поэтессы, ни мужа, с доброй улыбкой советовавшего ей идти в балерины. Однако все, что Анне удавалось теперь сочинить, казалось ей таким слабым и бездарным! И поговорить об этом, поделиться своим бессилием ей тоже было не с кем. Будь Николай рядом, он, возможно, не принял бы ее жалобы всерьез, но по крайней мере выслушал бы ее. Но Николая в ее жизни больше не было. Вернувшись из своего третьего путешествия в Африку, он почти сразу принялся готовиться к следующей экспедиции, уверяя родных, что она крайне важна для всей Российской империи. Анна посмеивалась над такой самоуверенностью простого этнографа, но ее супруг в ответ лишь загадочно улыбался. Позже Ахматовой стало не до смеха — Николай действительно собирался в новую экспедицию, и она видела, что, как и в прошлые разы, не в ее власти отговорить его от поездки. А еще через несколько месяцев она уже готова была на все, лишь бы отправить его в Африку, как можно дальше от охваченных войной России и Европы. Но Николай рвался на фронт, и никакие врачи больше не могли помешать этому.

Где он теперь, Анна не знала. Поначалу от него еще приходили письма: сначала из Финляндии и Швеции, потом — из Англии и Франции… В каждом Николай писал, что у него все хорошо, и просил поцеловать за него Львенка — он любил называть сына этим ласковым прозвищем. Но Ахматова не могла выполнить его просьбу. Маленький Лева жил в усадьбе Слепнево, под присмотром матери Николая: там было гораздо безопаснее и не так голодно, как в Петербурге. Сама Анна приезжала туда лишь изредка — ей часто не хватало денег на дорогу, да и свекровь не скрывала, что не испытывает никакой радости от визитов невестки…