Наследие Дракона - Дебора А. Вольф

Я здесь, китрен. Я охотился в саду на кроликов. Рядом со мной танцующие призраки, от них веет страхом и пауками. Параджа тоже здесь… Лучше бы эта маленькая мышка оставалась дома.

Я уже в пути. Не позволяй им касаться ее.

Тебе нужно поспешить, китрен. Эти танцующие призраки что-то делают с ней… Я их отвлеку. Беззвучный кошачий смех положил конец их мысленной связи.

– Оставайся тут, Дару. Мне нужно, чтобы ты отвадил от лекарских комнат тени – столько, сколько сможешь.

Мальчик замялся.

– Я попытаюсь, повелительница снов.

Она посмотрела на него и подняла бровь.

– Что значит «попытаюсь»?

Он склонился и достал свою флейту подмастерья.

– Сделаю, повелительница снов.

Дару сел, скрестив ноги, и закрыл глаза. От взгляда Хафсы Азейны не ускользнула пробежавшая по его рукам дрожь, но у нее не хватит жалости на всех.

Она взяла лиру Басты, но оставила шофар. Золотой баран питался человеческой плотью, и Хафса Азейна не могла предвидеть, как он поведет себя, почуяв кровь. Ее босые ступни легко и скоро, словно она была девочкой, прошли через ворота по тропе и поднялись по лестнице к лекарским комнатам. Она все же могла угнаться за запахом собственного страха, за мыслями о собственной дочери, истекающей кровью, сломанной и страдающей от боли. Прошло четыре дня с тех пор, как Сулейма пропала, и три с тех пор, как повелительница снов услышала ее крик.

Если она умрет… – подумала Хафса Азейна. – Что, если она умрет?…

Где-то в Шеханнаме Охотница подняла голову и улыбнулась.

Воины и стражники расступались перед ней, словно листья, поднятые порывом ветра. Молодая мать схватила на руки дитя, и ужас на ее лице лишь усилил исступление Хафсы Азейны.

Что, если она умрет…

Сегодня она не умрет, китрен. По крайней мере, из-за этого.

Уже на подходе Хафса Азейна услышала угрожающий рык – хнга-хнга – и распахнула дверь с такой силой, что деревянные рамы затрещали. Не будь она в таком состоянии, представшая ее глазам сцена рассмешила бы ее до слез. Курраан заставил всех присутствовавших в комнате людей отступить в дальний угол, а сам сидел на спине у заклинателя теней, прижимая его к полу. Перед ним с горящими глазами стояла Параджа: шерсть у нее на спине вздыбилась, и кошка плевалась от ярости… Но огромный кот как ни в чем не бывало вылизывался, не обращая ни на кого внимания.

Когда Хафса Азейна ворвалась в комнату, Параджа обернулась к ней, но женщина не посмотрела на нее, словно королева вашаев не могла проглотить ее в два присеста. Нурати тоже пребывала в ярости. Будь она покрыта шерстью, эта шерсть также стояла бы дыбом. Черные глаза первой матери гневно сверкали.

– Повелительница снов! Повелительница снов, немедленно отзови своего вонючего монстра, а не то я… Ааа!

Курраан изменил положение тела и ударил ее по лицу хвостом. Параджа огрызнулась.

– Повелительница снов, – снова с легкой одышкой зазвучал мягкий низкий голос заклинателя теней. – Если бы вы изволили… хм… если бы вы позволили мне подняться, я бы смог… уффф.

Кошачьи яйца тебе в морду, колдун! – подумала Хафса Азейна. Ей стало искренне жаль, что в ее душе не осталось ни капли смеха. Она ничего не ответила, вместо этого бросившись к лежанке, где спала ее дочь.

Сулейма видела сны. Она не была мертвой, такой угрозы не наблюдалось, хотя раны и были серьезными, но ее сон не являл собой ту тягучую летаргию, от которой просыпаются лишь немногие.

Хафса коснулась лица дочери подушечками пальцев, проверяя, целы ли кости, и дошла до опухшей плоти – свидетельстве боли и страданий. Звучала в этом теле и победная нотка, и глубоко спрятанный страх, и… что-то еще. Кое-что похуже.

Человек из Кошмаров, – подумала Хафса Азейна, и земля Шеханнама задрожала. – Значит, ты ее в конце концов нашел.

– Повелительница снов, – ядовито прошипела Нурати, – немедленно освободи нас.

– Меиссати, – воззвал к Хафсе заклинатель теней, – если бы вы только… уффф!

Щекотно! – хохотнул Курраан.

Сулейма вздрогнула, продолжая пребывать в глубоком сне. Хафса Азейна обратилась к ней:

Тише, родная моя, теперь ты можешь спать. Мама пришла.

В искореженные двери влетела истаза Ани. Ей на пятки наступал Левиатус.

– Где она?

– Она жива?

– Шшш! Она спит.

Хафса Азейна встретилась глазами с женщиной, которая так любила ее дочь.

– Она будет жить.

Ну вот, теперь мои яйца чисты. Позволить ему встать? Честно говоря, сиденье из него хуже некуда.

Хорошо, можешь его отпустить. В любом случае, здесь слишком много народу и я не смогу увидеть истинное положение вещей.

Хафса нутром чуяла: кто-то в этой комнате знал, что случилось, но большое количество прижатых друг к другу снов размывало след.

Не считаешь же ты произошедшее случайностью?

Случайностей не бывает.

Хафса Азейна повторила вслух:

– Все это не случайно. Кто-то напал на мою дочь. Только посмотрите… – Она убрала косы Сулеймы. Под ними обнаружилась небольшая ранка от укола – едва заметная среди многочисленных ушибов, в глазах повелительницы снов она тем не менее сочилась и пульсировала зловещей магией.

Странная музыка плыла по Шеханнаму, привлекая внимание теней. Некоторые из тех, что поменьше, поплыли на поиски ее источника, и даже крупные призраки были сбиты с толку, отвлечены. Это Дару играл на флейте. Привлекая к себе многочисленные голодные тени, он ужасно рисковал, но Хафса захлопнула свое сердце, чтобы беспокойство о подмастерье не отвлекало ее от дочери.

– Посторонись, – сказала она. Когда Левиатус отказался подчиняться, она толкнула его в плечо. Йех Ату, этот мальчик был молодым великаном. – Посторонись!

На этот раз он подчинился, и Хафса Азейна села в изголовье лежанки, возле неподвижного тела дочери. Сворачивая свое са внутрь, а ка – наружу, повелительница снов поднесла бастовскую лиру к щеке.

Первая лекарша, женщина, умудренная годами и жесткая, как кора терновника, с хмурым видом вышла вперед.

– Мне нужно обработать раны на ее теле.

Не дожидаясь ответа, она взяла маленький нож и начала срезать с Сулеймы одежду.

Хафса Азейна закрыла свое дневное зрение, но вид ран дочери продолжал липнуть к ее душе, словно нежеланный любовник. Ох, как только я найду виновника…

Она коснулась струн лиры. В ее ушах – лишь в ее – завыл от боли мужской голос.

Он был очень красив.

Игра Дару завораживала крупные тени. Ну а от ее игры они попросту убегали. Пальцы Хафсы танцевали по струнам, пощипывая и поглаживая их, и выманивая живые голоса из умерших. Кишка дрожала и выла, и рогатый кошачий череп испускал длинные вздохи, полные сожаления и утраты. Ее музыка была злой и печальной – призыв к безнадежной борьбе, крик отверженной мести. Хафса Азейна слепо хваталась за промежутки между звуками то одной, то другой ноты в поиске того, на что откликнется душа ее дочери – она уже давно почувствовала песнь в крови Сулеймы. Хафса отыскала бы ее где угодно.